Василий Юровских - Три жизни
Предрик надолго замолчал, в трубке слышно было, как он чмокал губами. Тоже еще молодой, моложе Барыкина, тоже сын погибшего офицера. Должно быть, окончательно убедился, что предсельсовета вовсе не шутит и ждет от него ответа по существу. Да, учрежден у нас в стране фонд мира, но умершая бабка просит принять ее сбережения в фонд обороны страны и никуда больше. Она, десятилетиями обделяя себя деньгами, верила, что просьбу ее уважат, как высоко ценили патриотический порыв граждан и коллективов в годы войны. Те, кто тогда отдавал свои сбережения на разгром фашизма, получали благодарственные телеграммы от Сталина, о них писали газеты, они вошли в историю Родины.
«А почему же сейчас, — думал Леонид Борисович, — когда позади тридцать лет мира, можно отказать в просьбе человеку, тем более умершему? В посмертной просьбе. Она, просьба эта, не ради славы и обнародования при жизни самого человека. Нет, он не имеет права отмахнуться от нее. А что необычная просьба в наши дни, так ничего противозаконного нет. Сомневался же кое-кто, когда начались хлопоты по установлению танка-памятника в Уксянке в честь построенного в годы войны на средства рабочих и механизаторов тамошней МТС и врученного ихнему земляку на фронте. А ведь правительство пошло навстречу ходатайству местных органов власти»…
— Слушай, Владимир Алексеевич, конечно, райисполком приветствует просьбу старушки. Посоветуемся с райкомом партии. Хорошо бы учредить именное оружие братьев Ильиных и вручить его нашим землякам-солдатам. Одобряешь? И я тоже! А бабку похороните всем селом, слышишь?
Владимир с облегчением прошелся по кабинету и стал звонить в совхоз.
— О чем разговор?! — с полуслова понял директор. — Неужели ты нас считаешь за бессердечных бюрократов? Все найдем, все сделаем. И оркестр закажем. Сей момент с рабочкомом обговорим.
Памятник на заводе пообещали изготовить сегодня же к вечеру. Насчет гроба Барыкин решил говорить с начальником местной стройорганизации.
— Какая старуха, какая Ильиных?! У меня отродясь такая не работала! — насмешливо отозвался начальник, и Барыкин с какой-то ненавистью представил упитанно-лощеное лицо Шершукова. «Ах ты, падла! — чуть не сорвалось с языка, и он испуганно зажал телефонную трубку вспотевшей ладонью. А когда отнял ее, как мог, спокойно произнес:
— Правильно, такая действительно у вас не работала. Извините.
Расстроился Барыкин не столько от неприятного и напрасного разговора, сколько от собственной несдержанности. Четверть века с гаком миновало, а фэзэошные замашки и словечки застряли где-то в нем… И не подозревает он о них, да они сами иной раз непрошенно лезут наружу. До чего же дурное липуче и живуче! И нету такой «химчистки», чтобы дерьмо из человека вытравить. Даже вон наколки на руках остались, хоть перчатки круглый год не снимай. Срамота!..
С утра небо пестрело и хмурилось, а к обеду солнце пересилило морок и березы по кладбищу на угоре за селом ярко зажелтели на прозрачно-синем небе. Горели жарко на солнце, скрадывая глаза, трубы оркестра, и только торжественно-печальная музыка заставляла людей забыть о разгулявшемся осеннем дне.
На открытом грузовике по обеим сторонам памятника с красной звездой замерли отпускники — солдаты Михаил Богдашев и Сергей Пономарев, в кумачовом гробу стеснительно, словно живая, лежала покойная Аграфена Серафимовна Ильиных. Простоволосые мужчины бережно несли красную крышку гроба, овитую траурным крепом. Строго и отрешенно держали на ладонях фронтовики атласные подушечки с наградами сыновей Аграфены.
О каждом осталась память матери… Орден Славы и две медали «За отвагу» — это старшего Андрея награды. Их сберег и привез матери боевой друг сына. Орден Отечественной войны II степени и медаль «За оборону Сталинграда» прислали из части, где воевал минометчиком средний Иван. Два ордена Отечественной войны I и II степеней — награды Ильи, не полученные им, разысканные красными следопытами средней школы и врученные райвоенкомом матери героя.
Чеканя по-солдатски шаг, отдельным взводом идут охотники с ружьями — комбайнеры, трактористы, главный инженер совхоза, учитель истории средней школы. Провожающих не окинешь взором… Вся школа колонной идет, стар и млад со всего села. Все вышли проводить в последний путь деревенскую старушку Аграфену Серафимовну Ильиных, при жизни незнаменитую, как и многие, многие русские женщины-крестьянки.
Похоронная процессия преградила путь самосвалу с зерном, и водитель из командированных на уборку окликнул Петра Ивановича Буркова, что нес орден Отечественной войны I степени:
— Папаша, что за генерала хороните?
Не оборачиваясь, Петр Иванович негромко, а слышали, наверно, все провожающие, коротко ответил:
— Солдатскую мать, сынок…
Водитель заглушил мотор, беззвучно отпахнул дверку кабины, сорвал с головы голубой берет и встал на открылок. Он стоял, высокий и белокурый, чужой здешним людям и умершей старушке, но враз и навсегда ставший близким и родным для них и солдатской матери.
С ДЯДЕЙ ПО ТЕЛЕВИЗОР
Не в пример иным трактористам, Виктор даже на короткой остановке всегда глушил трактор «Беларусь».
— Экономист нашелся! — кривились механизаторы над ним. — Что тебе, солярки жалко? Вон нефть за границу по каким трубам круглосуточно гонят, и то не жалеют. А тут экое место, ежели десять минут погремит.
— Богачи отыскались! — вскипал он. — Богачи за счет колхоза. Чего машине на холостом ходу брякать и зазря жечь горючее. Цистерны-то не бездонные. Вон надо было агронома на курсы до поезда в город довезти, так по всему селу сливали бензин из баков. Еле-еле насобирали десять литров. Свои-то «Жигули» небось сразу глушите.
— Под нас яму роешь! — не сдавался Володька по прозвищу «Басраль». — Да я один спалю за день твою экономию.
И назло Виктору полдня тарахтел его гусеничный «казахстанец» возле ворот дома, где жил Володька. Но Виктор Гаев не сдавался: чуть заминка где-то — сразу же глушил мотор. Не ради похвалы и премии: мама, покойница, приучила беречь не только свое хозяйское, а пуще всего колхозное. Вот жена Вера… Вроде бы, всем вышла: на ферме буровит, дома успевает управиться, лишних денег не оставит в магазине, но откуда, откуда у деревенской девки жадность на вещи? Она тоже подковыривает мужа, когда тот наотрез отказывается самовольно подкинуть что-то на тракторе для хозяйства. Вера, а не острословы, дала прозвище Виктору «Глушитель».
— Наплюй ты, Витя, на прозвище и насмешки! — успокаивал его бригадир, сам с пятнадцати лет механизатор. — Хороший ты мужик, как и Вася Попов. На вас вся бригада держится. Только баба у тебя жадная, завистливая, ты уж не обижайся.
