Станислав Олефир - Иду по тайге

Мне кажется, мы незаслуженно обходим лиственницу вниманием. Большая редкость — стихи и песни о ней. Минуют ее и праздники. Среди хвойных сородичей она вообще Золушка. Каждую осень злые северные ветры срывают с лиственницы всю хвою, и, как ее сестрица из сказки, не получает она приглашения на бал. Елку наряжают на Новый год в красивые, сверкающие игрушки, водят вокруг нее хороводы, поют песни. Если нет елки, украшают сосну или, как у нас на Севере, — ветки кедрового стланика. Иголки у него густые, зеленые, свежий смолистый запах держится долго. Рады елочке из стланика и взрослые и дети. Лиственницы на новогоднем празднике я не встречал ни разу.

Как-то мне посоветовали:

— Если за месяц до Нового года поставишь лиственницу в ведро с водой, то она к празднику обязательно оденется в хвою. Будет тебе елочка — загляденье. Зеленая, пушистая. Только не забудь.

Не забыл. Принес лиственничку в дом, поставил в воду. Каждый день поглядывал — скоро ли покажется хвоя? Деревце долго молчало, потом вдруг покрылось такими редкими и бледными иголками, что о приглашении ее к новогоднему празднику не могло быть и речи. Не попала Золушка на бал.

…В прошлом году мы с товарищем встречали Новый год в тайге. Домой нас не пустила Чуританджа. У скал прорвалась наледь и затопила долину до самого Омута. Мы пробовали проскочить — ничего не получается. Куда ни ткнешься — везде вода. Я чуть не утопил лыжи.

Обсушились у костра и решили выходить к поселку кружным путем. Поднялись на перевал. Пусто там, неуютно. Где какой кустик рос — все под снег спряталось и затаилось до самой весны. Одна только лиственница стынет на гребне. Темная, скучная, заиндевелая. Солнце как раз садилось за перевал, и лишь маленький его краешек пламенел над горизонтом. На прощание оно вдруг выбросило яркий лучик, и тот осветил одинокую лиственничку.

Случилось чудо. Расплавленным золотом вспыхнул иней на тонких ветках. Крупные синеватые блестки загорелись на их кончиках как праздничные огоньки. Деревце вдруг подросло и стало до удивления нарядным и стройным. Казалось, воздух струился и звенел вокруг охваченных сиянием веток.

Забыв о крутом подъеме, о тяжелых рюкзаках, о том, что до поселка еще шагать и шагать, стояли мы на перевале. Чудилось: одним глазком нам удалось заглянуть в сказку. В то самое мгновение, когда Золушка становится принцессой.

Сегодня я гостил у пастухов-эвенов. Прямо на снег они настелили лиственничных веточек, прикрыли их оленьими шкурами и натянули палатку. Посередине палатки топится большая железная печь, и от ее тепла ветки источают аромат. На дворе январь, а здесь как в весеннем лесу.

Пастухи расспросили меня, не встречались ли где следы волков, росомах, рысей, не заглядывали ли сюда дикие олени — буюны. Не так давно буюны увели у них двадцать шесть важенок, и до сих пор никто не знает, где их искать.

Потом мы обедали. После еды я оглянулся, где бы помыть руки. Бригадир пастухов Коля улыбнулся и подал мне комочек очень тонких тальниковых стружек. Небольшой комочек, всего с полкулака, но им я насухо вытер губы, до скрипа протер руки, нож. После этого от лица и рук долго исходил тальниковый запах.

Еще какую-то неделю возле моей избушки жило всего восемь куропаток, сегодня их более полусотни. Это из-за оленей. Они спустились с перевала, разрыли снег, и тогда обнажились заросли богатых почками кустов и открылись россыпи камушков. Обычно голодные куропатки чуть ли не до сумерек по снегу бегают, за каждой почкой охотятся. А сейчас, хотя солнцу еще светить да светить, они уже в лунках. Закопались в снег и на боковую. Да и чего не спать? Зоб набит отборными почками, под снегом тепло.

Летом же страшней оленей для них врага нет. Пусть хоть десять лис в долине охотится, хоть двенадцать сов летает, а такого урона, как одно оленье стадо, они нанести куропаткам не могут. Пройдет по долине стадо, и от куропачьих гнезд ни скорлупы, ни перышка не останется, олени яйца съедят, цыплят поглотают.

Вот и получается, летом олень куропатке лютый враг, а зимой — первый друг.

Почти месяц пасли своих оленей в долине Чуританджи пастухи-эвены. Затем они разобрали палатку, погрузились на нарты и уехали следом за стадом. В том месте, где вчера звучали людские голоса, играла музыка и хоркали герлыхи, осталась горка лиственничных веточек да перевернутый вверх дном ящик из-под рыбы.

А утром к опустевшему стойбищу пришла лиса. Она обнюхала ящик, поймала в подстилке крупную полевку, съела ее и, забравшись на склон сопки, уснула.

В бинокль я видел, перед этим она долго вертелась на месте, широко зевнула и, наконец, свернувшись калачиком, притихла. Рассказывают, к спящей лисе можно подойти чуть ли не вплотную. Я было подумал, не попробовать ли подкрасться, как вдруг лиса подхватилась, внимательно посмотрела вокруг и легла снова.

И так до самого обеда. Поднимется, глянет, нет ли чего подозрительного, и опять дремлет. Когда погода начала портиться — шумнул ветер и закружили снежинки, — она только подняла голову и, даже не осмотревшись, уснула до самого вечера. Гуляет поземка, жалобно стонут деревья, где-то испуганно кричит кедровка, а лиса не шелохнется.

Все понятно. До полудня было светло, тихо и по лисьему следу в любую минуту мог явиться охотник, волк или росомаха, вот она и осторожничала. Поднявшаяся метель замела следы, перемешала все запахи, и теперь лисе можно спать без оглядки.

С вечера над рекой клубился туман, а утром в воздухе заиграли мириады блесток. Наверное, они и родили две удивительные радуги. Сначала я никаких радуг не заметил. Вышел: есть ли мороз, откуда ветер? А в сторону лежащей за рекой сопки и не глянул. Потом лыжи надел, распрямился и охнул. На вершине сопки лежит солнце, а по склонам радуги горят. Из-за каждой радуги еще по одному солнцу выглядывает. Раз, два, три. Целых три солнца. Каждое светит, от каждого лучи во все стороны идут, возле каждого, словно комары, блестки играют. Хорошо, если бы от каждого солнца еще и тепло шло. А то ведь минуту постоял — до костей пробрало. И жалко с радугами расставаться, но нужно идти.

Шагнул я за деревья, левая радуга сразу же исчезла, а та, что с правой стороны, — прыг и зависла в каких-то двадцати шагах от меня. Правда, немного укоротилась и солнышко куда-то спрятала, но все краски на месте. Я даже проверил. Стою и бормочу:

— Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

Это у нас в школе такая считалка была, чтобы не забыть, какой цвет за каким в радуге следует. «Каждый» — значит красный, «охотник» — оранжевый, «желает» — желтый и так далее. Нырнул я за толстую лиственницу. Радуга двинулась за мной и остановилась рядом. Правда, бледная-бледная, всего в одну блестку толщиной. Но если хорошо присмотреться — здесь она! Протянул руку и… коснулся!