Евгений Рудашевский - Здравствуй, брат мой Бзоу
— Ты просто завидуешь! — усмехнулся Амза.
Юноши говорили стоя; в слабых, но частых волнах им приходилось изгибаться, чтобы успокоить и не подтопить лодку; казалось, что они, говоря, пританцовывают. Бзоу перестал брызгаться и теперь плавал между лодок, поглядывал на чужих людей, нырял.
Солнечный жар окреп. В километре южнее проплыли два баркаса; на одном из них сейчас был Валера Кагуа. Над кильватером шумным и меняющим форму облаком летели чайки.
— Завидую? Тебе? Это чему же?!
— Тому, что у тебя, как у всех, только собака, кошка и ещё пара червей в огороде. А у меня есть дельфин. Такого друга у тебя нет и не будет.
Мзауч промолчал; только махнул рукой.
— Ведь так, Бзоу? — Амза улыбнулся подплывшему афалине; бросил ему потрепанную в игре барабульку.
— Бзоу?! — крикнул Мзауч; излишне громко засмеялся и спросил: — Это ты его так назвал?
— Да.
— Всё понятно. Поплыли, Феликс; говорят, сумасшествие заразно.
Даут продолжил рыбалку. Амза вскоре забыл неприятный голос Цугба — вновь играл с Бзоу. Смеялся, брызгался. Барабулька измочалилась и утонула. Ветер ослаб и был едва ощутим.
Когда братья Кагуа решили плыть к сетям, Амза поднял со дна весло; дельфин испугался — мгновением втянулся в воду; затем появился в стороне и отказывался подплывать.
— Ты чего? — смеялся Амза. — Это весло! Смотри, у меня есть ещё одно. И у Даута тоже есть вёсла!
Бзоу плыл невдалеке. Изредка заныривал; исчезал на полминуты, но потом возвращался. Порой братья видели, как под лодкой мощным потоком проносилось серое сгущение (однако волны не появлялись — не было даже малой качки).
Афалина наблюдал за тем, как рыбаки вытягивают сеть, как высвобождают из мелкой ячеи рыбу. Даут опасался, что дельфин станет мешать, однако тот был аккуратен в своих движениях.
Часом позже Амза распрощался с морским другом, выпрыгнул на берег.
В последующие дни Бзоу неизменно сопровождал Кагуа к рыбалке, игрался. В приближении баркасов или туристических катеров уплывал, но обязательно возвращался. Амза был счастлив этим.
Весна теплела. Зацвело киви: его изгибающиеся, уложенные по изгороди лианы раскрыли одинокие цветки из шести белых лепестков, в центре которых вытягивалось сплетение множества пёстрых проволочек.
Амзе нравилось, обогнув рыбзавод, гулять вдоль берега. Подходя к границе села (в двух километрах отсюда начиналась Пицунда), он возвращался. Перед пляжем росли высокие сосны. Некоторые были причудливо согнуты, казались калеками. Иные сосны по всему стволу сохранили только сухие культяпки, но зеленели к расставленной макушке. Другие, ветвистые, спускали покатые лапы к земле — проходя под ними, приходилось наклоняться. Роща была густо стянута подлеском: лозняком, лавровишней.
К маю здесь уже не было тишины. Шумели море и деревья. Кроме того, осатанелые, кричали сверчки, кузнечики; при долгом внимании удавалось распознать отдельные голоса: кто-то быстро и отрывисто кряхтел, кто-то стрекотал, кто-то поскрипывал, торопливой бранью ссорились сотни гнусавых гусей — всё это несмолкаемой лезгинкой соединялось в единый шум то ли гогота, то ли кваканья.
— Амза! — позвала баба Тина.
Юноша вышел из дома. На веранде сидели бабушка, Хибла и гости: Марина, Хавида Чкадуа. Они пили кофе (выпив, разбалтывали по стенкам гущу, переворачивали чашку на доску — оставляли стекать для гаданий).
— Да, нанду, — уныло отозвался Амза.
— Я давно хочу поговорить, но всё забываю. Садись, — баба Тина указала внуку на пустой стул.
— Местан! — Хибла отошла покормить кота. — Арах уай, Местан! Иди сюда! Местан! — Она вытрясла ему в миску остатки обеда.
Кот, задрав хвост и довольно мяукая, прибежал от чинары; попутно обтёрся боком о синюю юбку Марины и, прежде чем забраться мордочкой в миску, стал виться в ногах Хиблы.
— О чём ты, нанду?
— О дельфине. Ты уже неделю, как с ним…
— Да… Разве это плохо?
— Не знаю. В нашем селе такого прежде не было. И в других сёлах тоже. Может, и не плохо, но! — Баба Тина каждую фразу сопровождала особым изгибом или взмахом правой руки; левая рука лежала на колене, если бы и она поднялась, это бы означало долгий и страстный разговор. — Я скажу только то, что мне говорила мать: «Собаку ласкай, но палку не бросай!» У зверя, тем более такого, могут быть свои… причуды. Никогда я не пыталась тебя заторсовать! Ведь так?
— Так.
— Вот и сейчас. Я, золотой мой, советую, а не указываю. Ты и сам умненький мальчик. Я тебя позвала, чтобы ты выслушал Марину. Расскажи ему.
— Ну… ты ничего не думай, — улыбнулась Марина. — Только я недавно слышала не очень приятное. Это всё Цугба. Скорее всего, Мзауч. Начал смеяться над тобой, говорил с друзьями, что ты считаешь себя Сасрыквой, что нашёл себе морского Бзоу и зазнался…
— Это пока не страшно! — вмешалась баба Тина. — Пусть говорит! Где большое болото, там и лягушек много! Только смотри, чтобы другие не стали над тобой смеяться. Пока что не поверят Мзаучу. Придут к тебе спрашивать. Ты им отвечай правильно!
В тишине Амза встал; поблагодарил бабушку за совет и, чувствуя, что лицо сводит напряжение, поднялся в дом.
— Да… — промолвил Даут, стоявший возле окна. — Я всё слышал. А ты красный весь!
Амза не ответил; лёг на кровать к стенке. Ему были неприятны слова Мзауча; хотелось тому отомстить. Встать; прийти к нему во двор; не здороваясь, сказать, что он поступил хуже шакала — тот скалится перед врагом, в глаза, а Мзауч всякое болтает издали, спрятавшись за стены, как мышь, грызётся в углу своего подвала. Амза сжал кулак, но вскоре успокоился, решил, что случившееся — глупости. Главное было в том, что Бзоу согласился к настоящей дружбе. Дельфин так не повёл бы себя — не стал бы сплетничать; просто облил бы водой. За таким предположением Амза улыбнулся. «Сасрыква? Почему бы и нет!»
Однажды Амза, рыбача с отцом (Даут сменил Валеру на баркасе), надел широкую в полях шляпу; она была неудобной, однако в этот день, по задорному настроению, юноша решил сменить скромную панаму убором поярче. Валера шутил над сыном, когда тот, наклоняясь за сетью из своей лодки, ронял на воду шляпу. Амза отвечал таким же довольным смехом. От солнечного тепла, мягкого ветра, высвеченных клубов зелени на берегу жизнь казалась чудесной, достойной радости.
В бухте были ещё четыре рыбацкие лодки. На пляже, гавкая, бегал Бася — сегодня он опоздал к отплытию и ругался на не дождавшихся своего капитана хозяев.
Вскоре показался Бзоу. Он вынырнул в тридцати метрах восточнее; потом — западнее. Так, плавая под лодками, он объявлялся с разных сторон и всякий раз — ближе. Валера, редко говоривший с сыном о дельфине, молчал. Казалось даже, что он ничего не замечает.
