Джеральд Даррелл - Натуралист на мушке
— А что я могу сделать? — спросила Энн. — Если ребенок чего-то не хочет, вы не сможете его заставить.
— Тогда найдите того, который захочет, — скомандовал Джонатан. Итак, бедная Энн была откомандирована в ближайшую деревню на поиски нового героя.
— Вам обязательно нужна девочка или подойдет и мальчик? — спросила она перед уходом.
— Да хоть гермафродит, лишь бы это был ребенок, — мрачно произнес Джонатан.
В течение следующего получаса, в ожидании возвращения Энн, мы с отправились побродить по мелководью в поисках живого реквизита для съемок — вспыльчивых раков отшельников, обитающих в ярко раскрашенных раковинах моллюсков, других раковин с их законными владельцами и колючих крабов-пауков, которые высаживают у себя на спине целый водорослей и губок, помогающий им избегать обнаружения. При виде кого богатого выбора живого реквизита наш режиссер немного смягчил — хотя и продолжал проявлять некоторую нервозность, и мы все с нетерпением ожидали возвращения Энн.
Наконец она вернулась, победоносно улыбаясь, в компании с симпатичным мальчиком лет десяти. Но не успела машина с новым героем полностью остановиться, как дверь кафе открылась и на пороге появилась улыбающаяся девочка в новом красивом платье.
— Ты посмотри, милый, — воскликнула Пола. — Теперь у тебя целых ребенка.
— Думаешь, наш бюджет выдержит двоих? — спросил я Джонатана всей серьезностью. В ответ он лишь сердито сверкнул глазами.
Итак, весь остаток дня мы снимали сцену с лодкой, что было связано большими сложностями, поскольку наряду со съемками на борту (которые были трудными, но не слишком) Джонатан захотел забраться на гору и снять оттуда панорамный вид гавани вместе с домом Памелы и Диснея и величаво проплывающим через гавань каиком. Ввиду отсутствия рации договорились, что Джонатан поднимется на гору, а я буду наблюдать за в бинокль, пока каик описывает плотные круги в ожидании дальнейшей инструкций. Когда Джонатан взмахнет рукой, мы разворачиваемся на прямой курс и выходим в гавань. Нет нужды говорить, что из-за всех сложностей нам пришлось повторять свой маневр несколько раз. Наконец, когда Джонатан почувствовал себя удовлетворенным настолько, насколько это возможно для режиссера, мы собрали оборудование и отправились в долгий и жаркий обратный путь, мечтая о напитках со льдом, чистой одежде и вкусной еде.
Черепашки по-прежнему копошились в ванне.
На следующий день произошла неприятность другого сорта. Джонатан разыскал одну из тех вилл, в которой я и моя семья жили на Корфу, и, увидев, что дом достаточно фотогеничен, он решил снять в нем ряд сцен. После долгих и многочисленных телефонных переговоров Энн удалось разыскать хозяина виллы в Афинах и получить его разрешение на съемку внутри и вокруг дома. Но тут выяснилось, что дом сдан в аренду владельцу ночного клуба и его разрешение на съемку также необходимо. Найти его оказалось значительно сложнее, поскольку владельцы ночных клубов ведут преимущественно, ночной образ жизни и в течение дня абсолютно недосягаемы. Только с наступлением темноты (как граф Дракула) они покидают свои склепы и мечутся по всему городу, всячески запутывая следы. В конце концов Энн удалось обнаружить его в какой-то необследованной гробнице, но он сразу же заявил, что ни при каких обстоятельствах не позволит нам проводить съемки на вилле. После долгих уговоров Энн наконец добилась от него согласия открыть дом, но только при условии, что он сам будет там присутствовать. Он сообщил Энн дату своего приезда на Корфу и сказал, что лично откроет для нас виллу. Но, увы, это стало очередным испытанием для нервной системы Джонатана: назначенный день наступил и прошел, а владелец ночного клуба так и не появился.
— Почему бы нам не поснимать в окрестностях местные пейзажи и веранды, — резонно предложила Энн. — Вполне возможно, он прилетит завтрашним рейсом.
— Хотелось бы надеяться, — угрюмо заметил Джонатан, — а пока мы можем поснимать в Потамосе, в ожидании завтрашнего самолета.
Итак, мы отправились в Потамос, очаровательную деревушку, приютившуюся на склоне холма, с аккуратными разноцветными домиками с арочными верандами, выглядевшими в точности так же, как и сорок лет назад. Под каждой аркой веранды находилось гнездо ласточки, наполненное широко разевающими рты птенцами, а под каждым гнездом стоял картонный ящик для улавливания птичьего помета, которым так щедро и безвозмездно делились с нами птицы. Мне вспомнилась греческая пословица, гласившая, что дом не может считаться домом, пока под его крышей не свила гнездо ласточка. Наблюдая за подлетающими к гнезду родителями с клювами, заполненными насекомыми, которых они всовывали в жадно раскрытые рты своих птенцов, я думал о том, что это, вероятно, прапрапрапрапраправнукн тех ласточек, которых я видел в таких же гнездах под крышами, когда был ребенком. Сняв сцену с ласточками и еще несколько других сцен в деревне, мы вернулись в отель.
Черепашки по-прежнему копошились в ванне.
Утро следующего дня было ясным и безоблачным. Самолет из Афин прибыл, но нужного нам человека не было на его борту.
— Черт с ним! — прорычал Джонатан. — Мы все равно поедем на виллу и снимем все, что нам надо.
Эта была та самая вилла, которую я описал в книге о своем детстве, проведенном на острове Корфу, где вывел ее под названием Белоснежная Вилла. Она стояла среди большой и древней оливковой рощи, под сенью гигантской магнолии, олеандров, покрытых белыми и розовыми цветами, я вьющейся по веранде виноградной лозы, которая ближе к осени тяжелела от гроздьев белых продолговатых ягод. Увы, когда мы, проехав по каменистой, усеянной выбоинами дороге, остановились напротив дома, я увидел, что вилла больше не была белоснежной. Ее когда-то белые стены потускнели от сырости, кое-где отвалилась штукатурка, а зеленые ставни выцвели от солнца и краска на них облупилась. Но, даже несмотря на эти признаки упадка, вилла как-то умудрилась сохранить свою элегантность, хотя я никак не мог понять, как можно относиться с таким жестоким пренебрежением к столь красивому и изысканному строению.
Пока распаковывали оборудование, я провел Ли по заросшему саду, среди оливковых деревьев погрузился в ностальгические воспоминания. Вот здесь находилась веранда, на которой во время одной из наших многочисленных вечеринок мои животные устроили разгром: сбежавшие сороки напились разлитого по рюмкам вина, а затем привели в полный беспорядок тщательно накрытый стол перед самым приходом гостей, в то время как под столом притаилась грозная чайка Алеко, которая начала клевать гостей в ноги, когда они расселись по местам. А вот на этой стене обычно сидел мой любимый геккон Джеронимо, который однажды в моей спальне мол ел в смертельной схватке богомола, вдвое превосходившего его размерами. Примерно в сотне ярдов от дома стояла маленькая семейная часовня — одна из тех очаровательных, разбросанных по всей Греции, миниатюрных церквушек, построенных бог знает когда в честь какого-то малоизвестного святого, совершившего то или иное чудо. Наша часовня была окрашена снаружи розовой краской, во внутреннем помещении, размером с большую комнату, стояли складные сиденья для прихожан, а над алтарем висел образ Богоматери с младенцем. Теперь здесь все выцвело и пришло в упадок, прошлогодние листья забились под дверь, не позволяя им полностью закрыться, и толстым слоем покрыли пол. Во времена моего детства пол всегда был чисто выметен и застелен дорожками, сиденья блестели, две маленькие негасимые лампады горели перед иконой Богоматери с младенцем, а внизу стояла ваза со свежими цветами. Теперь же все было пропитано запахом тлена, а цветов и лампад, дающих свет, не было и в помине. Помню, как однажды, возвращаясь поздно вечером из своей очередной экспедиции за животными, я заметил, что двери часовни случайно оставили открытыми. Положив на землю свой сачок и сумку для насекомых, я подошел к ним, чтобы закрыть, и передо мной предстала поразительная картина. Был самый разгар сезона светлячков, и когда я заглянул в часовню, то увидел, что, кроме светло-желтого света горящих лампадок, внутренность храма расцвечена десятками влетевших в открытые двери светлячков, которые, словно бело-зеленые мерцающие звездочки, ползали по стульям и стенам. Несколько светлячков опустилось на икону Богоматери и украшали ее, как пульсирующие драгоценные камни. Зачарованный этим дивным и красивым зрелищем, я простоял так очень долго, но потом, испугавшись, что светлячки погибнут в закрытой часовне, провел утомительные полчаса, посвященные отлову светлячков при помощи сачка и их выдворению на волю. Завершив изгнание светлячков, я подумал о том, что иконе Богоматери, должно быть, жалко расставаться с таким изысканным украшением своего храма.
