Вячеслав Пальман - Там, за рекой

Кисть правой руки браконьера была разбита.

— Свети сюда. — Александр Сергеевич поставил свой фонарь, вынул из бездонных карманов тряпицу и принялся туго бинтовать руку.

Козинский скрипел зубами и страшно матерился. Не тюрьма пугала его. Что без правой руки делать? Как стрелять?

Теперь он пошёл без понукания.

Когда очутились в сквозном коридоре, Козинский свернул было влево, откуда тянуло ночной прохладой.

— Не сюда, — сказал Молчанов.

Они повернули в другую сторону, и преступник пошёл за Сергеичем, придерживая правую руку перед собой. Сквозь перевязку сочилась кровь.

В широком зеве южного входа горел костёр. На каменной плите перед входом стояли и сидели лесники, Котенко, ещё трое чужих в плащах и с винтовками.

— Наконец-то! — воскликнул Ростислав Андреевич. Лицо у него было сердитое; видно, приготовился хорошенько отругать, но, когда за спиной смотрителя приюта увидел Козинского, проглотил горькие слова. — Явление второе, — пробормотал он, пропуская раненого. — По вашей части, товарищи.

Те, к кому были обращены слова зоолога, как по команде, сняли винтовки. Они ещё не начали поиск, а преступник налицо. Не ждали такого оборота.

— Аптечка есть у кого-нибудь? — Козинский не без страха смотрел на свою руку. Он побледнел, еле держался на ногах, но присутствия духа не потерял.

Кто-то спрыгнул вниз, где стояли осёдланные лошади.

— Садись, — приказали Козинскому.

— Кажется, мы сможем наконец заняться своими делами, майор? — спросил Котенко.

Один из приезжих кивнул.

— Спасибо за помощь.

На приют двинулись двумя группами: лесники с Сергеичем и зоолог впереди, а несколько сзади, сгорбившись в седле, качался Козинский в окружении трех конвоиров. Для него все кончилось.

У балагана, стаскивая с себя рюкзак, Котенко облегчённо сказал:

— Гора с плеч.

Глава тринадцатая

ТИШИНА

Хобик бежал куда глаза глядят.

Из проклятого распадка, через луга, сквозь кусты, все рысью, рысью, задирая голову, чтобы не повредить рога, мчался он, обезумев от горя и страха, пока не легли между ним и местом трагедии многие километры и пока не иссякли последние силы.

Но и тогда, залегши в густом березняке, Хобик испуганно вслушивался в лесную тишину. А кожа его все ещё мелко дрожала, и что-то такое происходило в нем странное, и оно отпугивало сон, аппетит и покой, столь нужные животному в его жизни, полной разных опасностей и неожиданных перемен.

Сильнейшее потрясение, связанное с потерей заботливой оленухи, на какое-то время обострило восприимчивость к окружающему миру. Все опять казалось ему враждебным. Будь иначе, как при оленухе, он не пробежал бы мимо тропы своего друга Лобика. Медведь сам обнаружил запах знакомого оленя. Он тотчас свернул со своей дороги, чтобы отыскать Хобика.

Лобик обнаружил приятеля, но прежде чем успел подойти, тот вскочил и унёсся ещё за километр, совсем сбив с толку медведя. Упрямо двигаясь за оленем, Лобик второй раз почуял его в кустах чуть ниже открытой луговины и, опасаясь, как бы олень не удрал опять, принялся на виду у него кувыркаться в траве и играть со своими лапами. Более миролюбивых жестов в природе не существовало.

Хобик оценил поведение приятеля, но сперва высунул рогастую мордочку из кустов, осмотрелся и только тогда вышел. Одиночество в его нынешнем положении не являлось целительным лекарством.

Соблюдая строгую дистанцию метров в шесть, они покружились на поляне, а потом принялись щипать траву. Хобик выбирал сладкий, сочный пырей; медведю больше нравились кислые травы, он часто царапал землю, выкапывая неизвестные Хобику коренья, клубни, и смачно чавкал, приглашая оленя насладиться неведомым лакомством.

Отдохнув на ветерке, разгонявшем гнус, они вместе пошли по лугам, Лобик впереди, олень чуть сбоку и сзади. Поднялись на голый отрог горы, осмотрелись. Тихо вокруг. Почему-то решили перевалить скалистый хребет, долго карабкались вместе по кручам, а когда спускались, за Хобиком увязалась крупная рысь. Олень не видел её, но чувствовал. Почти одновременно с ним учуял хищника и Лобик. Рысь умело маскировалась в скальном хаосе и все время забегала вперёд, отыскивая место, откуда могла бы свалиться на спину оленя. Медведя она игнорировала: ещё молод, чтобы связываться с ней.

Но всякий раз, когда рысь скрадывала расстояние и готовилась к прыжку, медведь подымал щетину на загривке и непременно оказывался между ней и оленем.

Над горами стыл летний вечер, солнце зашло, тени смазались, внизу, где леса, сделалось синё и призрачно, только среди скал ещё хранился отблеск зари. Скоро ночь. Рысь спешила, охота не получалась.

Отчаявшись, голодная хищница пошла на открытую атаку. Скалы кончились, отлого падающая молодая осыпь затрудняла бег оленю, он скользил копытами по щебню, и рысь бросилась за ним, намереваясь догнать раньше, чем он уйдёт в долину ручья. Хобик увидел преследователя и помчался крупно и споро. И медведь поначалу запрыгал было за приятелем, но, разглядев, от кого тот удирает, вдруг преградил дорогу рыси. Предупредительное шипение и оскал клыков не испугали его; рысь ощетинилась, выпустила когти и, задыхаясь от ярости, прыгнула на непрошеного защитника. Лобик изловчился и, хотя лапы рыси больно задели его по плечу, сам ловко содрал с неё лоскуток с рыжеватой шерстью. Раздался короткий визг, и рысь бежала.

Хобик уже исчез в темноте. Распалённый, злой медведь пошёл следом, тихо урча, словно ругаясь.

Олень отыскался в лесу. Стоял, глубоко дышал, в темноте его большие глаза вспыхивали. Лобик поворчал немного и отошёл в надежде поискать чего-нибудь съестного. А Хобик, ощущая со стороны приятеля заботу, успокоился и лёг. Место выбрал такое, чтобы тыл прикрывался: под густейшей зарослью ожины.

Лобик шатался на опушке леса. Глубокой ночью олень почувствовал, что приятель улёгся недалеко от него. Очень хорошо.

Спал медведь немного, но крепко. И Хобик совсем успокоился. Друг рядом. Крикни — и придёт на помощь. Ведь у него больше не было приёмной матери. Он ощущал себя сиротой.

Весь второй день они с Лобиком провели вместе. Не отходили друг от друга.

И третий день тоже.

А куда податься одиноким?

После короткого отдыха у себя дома Саше вновь предстояла дальняя рекогносцировка с зоологом Котенко в район самого густого скопления оленей, косуль и серн.

— Архыз останется с тобой, — сказал он матери, и Елена Кузьминична облегчённо вздохнула: значит, в горах стало спокойней.

Приехал Котенко. Поговорив с хозяйкой, зоолог пошёл повидать овчара. Унылый, притихший, лежал Архыз в конуре, не в силах переносить стука кованых копыт за воротами, звона стремян, голосов собирающихся — всю эту приятную для уха симфонию дальних странствий, которая будоражила кровь и заставляла повизгивать от предвкушения свободы и вольного бега.