Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова
Рабочий день начинался с утренней кормежки — в корыте мешали полмешка молотых бобов и гречи с мешком отрубей, добавив для смазки воды. Получалась кашица, которую потом разносили молодняку — по трети ведра на голову. Тем, кто постарше, полагалось полведра, а единственной тяжеловозной кобыле, Радости, целое. Годовики немедленно принимались за еду, потому что уже знали: совсем скоро их поведут работать.
Обычно конюхи приходили к девяти часам и почти сразу же отдавали нам приказания, кого из годовиков им подготовить. К их приходу мы должны были очень много сделать — не просто покормить жеребят, но и почистить их.
По-настоящему лошадей чистили дважды в сутки — до и после тренинга, для чего ставили в коридоре на растяжку. Утром, перед работой, достаточно было просто обмахнуть спину, шею, плечи и бока лошади от пыли и шерсти и расчесать, чтобы потом никакой лишний волосок не мог забиться под упряжь и натереть кожу. Серьезной чистке лошадь подвергали после работы, когда она уже высохнет, отдышится и остынет. Тогда приходилось начинать чистку с голову, потом очищать шею, одновременно расчесывая гриву. Затем переходили к спине, бокам и груди, постепенно спускаясь к ногам.
Подавляющему большинству жеребят чистка нравилась. Весьма немногие при этом переминались с ноги на ногу, ловили зубами за рукава или начинали «танцевать», не давая подойти. Тогда требовалось всего-навсего применить жесткость: «Не хочешь — заставим!» За все время работы в первом отделении я не полюбила чистить только толстого двухгодовика Линя, сына знаменитого рекордиста Нута, гнедого рысака. Вместе со своим братом Лимоном он стоял у нас с Татьяной. Их я научилась различать не только по именам — Лимон был чуть светлее, просто гнедым жеребцом, а Линь чуть темнее. Кроме того, он был массивнее брата и чуть ниже в холке, а голову никогда не держал так высоко и горделиво, как Лимон.
У меня надолго и прочно укоренилось впечатление, что Линь невзлюбил меня с первого взгляда. Когда я заходила к Лимону, он вел себя совершенно спокойно — ну, зашел человек, и что? Он позволял чистить себя, никогда не мешал убираться в деннике и переходил с места на место по первому требованию. Когда я выводила его запрягать, всегда сам брал трензель в рот и стоял совершенно неподвижно. Его можно было погладить и даже угостить кусочком хлеба. К концу работы Лимон так привык к этому, что даже тыкался мне в руки на входе, ища угощение.
С его братом все попытки подружиться терпели крах. Убирая в его деннике, я смертельно боялась повернуться к нему спиной или оказаться между жеребцом и стеной — непременно прижмет боком к бетонке. А стоит чуть зазеваться, как прихватит рукав куртки. Ни разу он, правда, не укусил по-настоящему, но уже одного вида прижатых ушей и выкаченных глаз оказалось достаточно, чтобы держаться от него подальше. Редко какая чистка обходилась без короткой потасовки. Я радовалась всякий раз, когда выдавалась возможность не чистить у него в деннике.
За время работы в тренировочном отделении я несколько раз сталкивалась с молодыми строптивыми жеребцами. Некоторые были совсем взрослыми, другие — зелеными годовичками, из которых половина враждовала со мной не от дурноты нрава, а больше от страха или в ответ на мои не слишком умелые действия. Но только к Линю в денник я заходила, внутренне содрогаясь от страха: что выкинет он на сей раз?
И надо ж было такому случиться, что ровно через год, просматривая журнал «Коневодство и конный спорт», я в статье о ежегодных соревнованиях среди лошадей рысистых пород наткнулась на упоминание о… темно-гнедом Лине, воспитаннике Прилепского конного завода, который в руках наездника Анатолия Козлова выиграл Дерби-94!.. Я принялась сравнивать год рождения, имена родителей… Все сходилось!
Но тогда никто не мог заподозрить в строптивце, который с первого полужеста и полуслова слушался только начкона, будущего чемпиона. А тем более я, для которой буквально все, что ни происходило в конюшне, было в диковинку.
Начать с самого страшного — запряжки. Рабочий молодняк запрягают в качалку, несколько отличающуюся от спортивной, на которой потом выступают на соревнованиях. Она значительно легче, здесь используется другой набор упряжи, кроме минимально возможной — уздечки с трензелем, подбрюшник, чересседельник и седелка. К седелке крепился хвостовой ремень с петлей — специально для хвоста.
На поставленную на растяжку лошадь сначала надевают седелку, закрепляя ее, потом подтаскивают качалку и накрепко привязывают боковыми ремнями — одним чересседельником и одним подбрюшным. Затем набрасывают на хвост ремень, следя, чтобы ни один волосок не попал под петлю и не натирал лошади кожу. И уж потом надевают уздечку с трензелем.
Только последнее у меня начало получаться сразу и быстро. Исключение составлял все тот же Линь и кое-какие другие жеребчики, у которых в тот день и час бывало дурное настроение. В ремнях же я всегда путалась и до самого конца не было случая, чтобы я все сделала правильно. Обычно наездники с нетерпением ждали, когда я закончу, и частенько бросали на меня неодобрительные взгляды, уезжая на тренировку. Возвращаясь, они редко когда обходились без замечаний в мой адрес:
— Опять подпруга ослабла!..
— Мне пришлось останавливаться и перепрягать самому.
— Как ты закрепляешь ремни? Хочешь, чтобы лошадь натерла себе? Глянь, все шатается!
Я молча выслушивала эти замечания, изо всех сил стараясь исправиться, но у меня мало что получалось, пока однажды ко мне не подошел один из наездников нашего отделения.
Их у нас было двое — Николай и Сергей. Сергей, светловолосый улыбчивый парень, всегда пребывал в хорошем настроении и, пожалуй, единственный высказывал свои замечания с оттенком снисходительности. Подойдя сзади, Сергей некоторое время тихо наблюдал за тем, как я тщетно стараюсь увязать ремень, а потом мягко отвел мои руки.
— Да это же очень просто, — улыбнулся он в усы. — Смотри: кладешь их восьмеркой… вот так… Два оборота, и все. А потом чуть ослабляешь и просовываешь свободный конец вот сюда. Так же нижнюю, только наоборот. Сначала ведешь вверх, потом вниз, перекрещиваешь и снова вверх… — Сергей осторожно взял мои руки за запястья, показывая. А потом, когда упряжка была закончена, отступил назад. — Ну как? Поняла?
Я только кивнула,
