Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова
Небольшой табунок, голов десять — двенадцать, пасся в одном из загонов. Здесь были матки, стригуны, два совсем маленьких, этого года рождения, жеребенка и жеребец-производитель. Я сразу выделила самую старую кобылу — она не щипала траву, а, стоя чуть в отдалении, поглядывала по сторонам.
Именно она первая нас углядела и упреждающе фыркнула. Табун вмиг оставил дела, и пони уставились на нас. Гости им явно были в диковинку.
Поблизости не было никого, кто мог бы остановить нас, — ни пастухов, ни конюхов, ни тем более местных жителей, и мы с Альбиной, не долго думая, перелезли через заграждение и оказались в загоне.
Пони тут же затопали нам навстречу. И не успели мы опомниться, как оказались в окружении. В нас тыкались теплые носы, поблескивали из-под челок внимательные глаза, и слышалось вопросительное сопение. Казалось, лошадки мягко и ненавязчиво, как звери в зоопарке, выпрашивают у нас угощение.
Памятуя о моей единственной встрече с жеребцом-пони во ВНИИКе, я старалась держаться от косячника подальше — вдруг ему придет в голову, что я подбираюсь к жеребятам? Пони хоть и с трудом доставали мне до пояса, все же не производили впечатления хрупких существ — эдакие бочонки на ножках, заросшие лохматой нечесаной гривой. Наверняка и сила удара их маленьких копытец тоже не соответствует обманчивому внешнему виду.
Но, как оказалось практически сразу, свирепость косячного жеребца, грудью встающего на защиту своего гарема и своих детей, была сильно преувеличена. В кармане у меня был хлеб — зная, что иду к лошадям, я не смогла не захватить с собой подношение. Лошадки учуяли его сразу и принялись тыкаться носами мне в руки и нахально лезть в карманы. Жеребец здесь оказался первым. Он без зазрения совести растолкал кобылок и встал передо мной с видом победителя, явившегося за законной наградой.
— Ну ладно, на! — Я отломила кусок и протянула ему.
Напрочь разрушая все стереотипы о том, что к жеребцам лучше не приближаться, он мягкими шелковыми губами взял лакомство и потянулся за вторым куском.
Конечно, я не могла ему отказать — жеребчик заглядывал мне в глаза с лукавством Конька-Горбунка.
— Сними нас, Альбина, — позвала я подругу, которая держалась в стороне.
К тому времени, как хлеб кончился, мы с жеребцом стали настоящими друзьями. Он разве что не позволял мне сесть на себя верхом, правда, я и сама бы не решилась на подобную фамильярность. Но трепать себя за уши, гладить и обнимать он позволял сколько угодно. Кобылы же, словно обидевшись на то, что хлеба им практически не досталось, отошли и снова начали пастись, лишь изредка поднимая головы.
— Ну что, пошли? — наконец окликнула меня Альбина. — Уже полпятого, а в шесть тебе на работу.
— Погоди. — Я уже сделала шаг назад, но жеребец шел за мной как собака, и я решила ненадолго задержаться. — Только тихо…
Что лошади кусаются, я знаю. Они могут прихватить руку, даже не желая того — просто беря хлеб. Кроме того, неизвестно, как полудикие пони отнесутся к подобной фамильярности… Стараясь не делать резких движений, я опустилась на колени перед носом жеребца, осторожно взяла его за голову — в надежде получить еще кусочек хлеба он потянулся было обнюхать мои карманы — и чмокнула в нос!
Щелкнул фотоаппарат — Альбина решила увековечить этот эпизод. Испугавшись щелчка, жеребец отпрянул, вырываясь. Словно только и ожидая этого знака, весь табунок снялся с места и рысцой отбежал подальше. Аудиенция закончилась, и нужно было возвращаться домой.
В самый последний момент помирившись с нами, пони провожали нас до границы загона. Они некоторое время стояли возле проволочной ограды и смотрели нам вслед, потом старая кобыла первая повернулась и побрела назад. За нею направился вожак, а за ним и весь табун. Я смотрела на удаляющиеся толстые крупы и густые лохматые хвосты, и мне казалось, что, увидев нас, лошадки на что-то надеялись — может, на какое-то изменение в их судьбе, ведь пони собирались вовсе убрать из Прилеп, чтобы не мешались. Но правда ли это или просто причуды воображения, я не знаю.
4
Маточный табун отправился на летние пастбища, и добрая половина конюшен опустела. Бывшие конюхи стали пастухами и по целым дням пропадали в лугах, часто оставаясь и в ночное. Но для меня работа не заканчивалась — в тот же вечер после выгона я отправилась знакомиться с новым местом работы.
То ли по моему желанию, когда я во что бы то ни стало желала избавиться от постоянных понуканий бригадирши Марьи Ивановны, то ли просто потому, что там были нужны рабочие руки, но моим новым рабочим местом стало тренировочное отделение. Оно находилось немного в стороне от маточного — нужно было пройти мимо случной конюшни и большой конюшни для отъемышей, чтобы попасть к огромному, недавно отстроенному новому зданию крытого манежа. Конюшни молодняка вплотную примыкали к нему, выходя в сторону большого ипподрома, за которым вдалеке были зеленые луга и левады. По тем лугам, насколько я знала, иногда проходили табуны маток. Несколько раз я их даже видела.
Я пришла как раз в то время, когда из небольшого загона молодняк заводили в конюшню. Работа только начиналась, и я, не теряя времени, сразу нашла начкона:
— Здравствуйте, я новенькая. Что мне делать?
Начкон меня немного знал — вместе с Леной мы ходили к нему в первый день уточнить некоторые вопросы нашего трудоустройства. Это был крепкий мужчина лет под сорок. Вместе с несколькими молодыми людьми — наездниками-тренерами, как я потом узнала, — он сидел в подсобке.
— Новая? Иди к Татьяне. У нее помощница заболела… Да вон она… Тань, это к тебе!
Невысокая коренастая девчонка с грубоватыми манерами человека, всю жизнь работавшего на селе, подошла и снизу вверх окинула меня оценивающим взглядом. Сдается мне, я ей не очень-то понравилась.
— Пошли, — коротко приказала она, когда нас представили друг другу. — Кобылок заведем…
Она вручила мне недоуздок, и мы отправились к загону. Вот так, не успев осмотреться как следует и узнать распорядок дня и свои обязанности, я с головой погрузилась в работу.
Лишь попутно, где поглядывая по сторонам, где выспрашивая, а где и догадываясь по логике вещей, я смогла разузнать все о новом месте.
В тренировочной конюшне было четыре отделения, в каждом — конюх и наездник. Только
