Пётр Столпянский - Старый Петербург: Адмиралтейский остров: Сад трудящихся
После такого вступления следовало со стороны савояров приглашение петербуржцам в следующей форме: «Ежели же кто сих диковинных вещей смотреть пожелает, те б изволили днем или в вечеру в самый последний дом на углу у большого лугу на дворе портного иноземца Неймана у зеленого мосту против погорелых лавок приходить, а хозяин того двора называется г. Берки; за помянутое смотрение берется с персоны по произволению, а именно по полуполтине, по 2 гривенника и по 10 копеек».
Савояры прогостили в Петербурге с 1738 по 1739 год; их сменил в том же доме Неймана «приехавший сюда из немецкой земли купец Иоганн Даниэль Альбрехт». В 1743 году он привез с собою «разные хорошие и редкие товары из серпантинова камня, который не терпит ничего ядовитого, из которого имеются у него разные сервизы, также чайные и кофейные доскани, в которых все свежее содержать можно, также имеет из сего каменя некоторые полезные к разным болезням»[328].
Счастливое прошлое! достаточно было иметь сервиз из «серпантинова камня», и можно было быть уверенным, что никто не сможет отравиться, так как «серпантинов камень не терпит ничего ядовитого».
«В 1769 году 25 октября[329], т.-е. в воскресенье пополудни в Неймановом доме близ зеленого мосту у французского трактирщика Пото разыгрывать будут весьма изрядной кабинет и китайские фигуры снаружи тонким черным лаком, а внутри красным лакированые и медными цепочками украшенные. Билеты раздавать будет помянутой трактирщик каждый по 5 рублей, где и помянутой кабинет всякому видеть можно».
И наконец в 1779 году[330] «в бывшем Неймановом доме на Мойке показывается муфта, сделанная из человеческих волос весьма искусно, за стеклом. Те, которые оную видеть желают, платят по 50 коп.»
Близость дома Неймана к проезжей дороге, к Адмиралтейству, к Морским слободкам — известно, что моряки никогда не принадлежали к трезвенникам — обратила на этот дом внимание виноторговцев. Уже в 1739 году «Иноземец Октавий Бартоломей Герцен» продавал в нем[331] «разные водки наподобие гданских водок зделанные, лучшие сорта фляжки по 90 коп., а целый ящик 43 рубля, в котором 50 фляжек, да у него же продается недорогою ценою разных сортов, а именно Шпанское, Алеканти и другие хорошие виноградные вина»; в конце 70-ых годов XVIII столетия здесь был Итальянский погреб[332], в котором продавалось «аглинское пиво по 20 коп. бутылка» (в итальянском погребе продавать английское пиво!), его сменил французский винный погреб[333], который продавал то же пиво, но уже по 10 коп. бутылка; кроме того, в 40-ых годах того же столетия здесь продавались «лучшие свежие устерсы (т.-е. устрицы), привозимые из Ревеля[334]. Устрицы привозились в декабре месяце, и продажа ими производилась целый январь месяц. Кроме виноторговцев, этот дом полюбили «золотых дел мастера[335], часовщики, например, здесь жил придворный часовщик Жан Фоза, у которого в 1774 году[336] были украдены «гладкие золотые карманные часы на французский образец, с гладким золотым футляром, вырезанными краями и с переломленным у секундной стрелки концом и с надписью мастера «Garneci à Jenève». Очень долго в доме Неймана жил некто француз Шарпантье[337], он был учителем французского языка в Академической гимназии, автором первой русской грамматики «с французским переводом в пользу желающих обучаться языку российскому». Шарпантье продавал свою грамматику по 1 рублю за экземпляр. Но, нужно думать, продажа шла плохо, и предприимчивый француз, несмотря на свое положение учителя Академической гимназии, не замедлил открыть продажу более выгодного товара — «самой хорошей пудры и крахмала бочками»[338]. Очевидно торговля пудрою не повредила Шарпантье, так как ему была поручена продажа «новонапечатанной книжки Letters d'un scythe franc et loyal ou rescitation du voyage de Sibérie publié par M. l'abbé Chappe[339] — это опровержение записок аббата Шаппа продавалось по 25 коп. за экземпляр.
Но кем был Нейман? Биографических данных, кроме того, что он был иноземец, портных дел мастер, мы не нашли, но, видимо, он, приехав в Россию, сделался богатым человеком и любил комфорт, что ясно видно из распродажи оставшегося после его смерти имущества: обстановка его была красного дерева, причем были какие-то «особливые кадрильные столы», фарфоровый сервиз, двуместная карета и пара карих лошадей[340]. В 1778 году, как мы указали выше, наследники Неймана продали свой дом купцу Шаде, который им владел до 1794 года[341], когда дом купил какой-то надворный советник Штандт. При купце Шаде дом не изменил своей внешности, ни характера своих жильцов, хотя вследствие того, что рядом появились значительные дома Чичерина и Овцына, большинство торговцев повыехало из бывшего Нейманова дома. Оставался верным лишь голландский торговец Ле Роа, который содержал здесь магазин под громким наименованием «Роттердам», где продавал «сельтерскую воду, хороший шоколад а ла ваниль, чернила разных сортов, бумагу, сургуч и перья[342]».
В начале XIX века дом перешел к купцу Котомину, который и перестроил старый неймановский дом в существующий по сие время четырехъэтажный дом. Этот дом с 1827 года[343] избрал своею резиденциею один из многочисленных зубных врачей С.-Петербурга — «Нижеподписавшийся зубной врач из Берлина сим извещает почтенную публику, что он лечит всякого рода зубные и в деснах болезни. Средствами его предохраняются десны от цынготной боли, а зубы от гнилости, воспаления и других опасных последствий. Он также ровняет зубы, чистит, наполняет их золотом, так что в оные не может проникнуть воздух, укрепляет шатающиеся, выдергивает испорченные, вставляет новые передние, коренные и целые ряды зубов, хотя бы даже и ни одного бы не было не из кости, но приготовленные в чужих краях из самой крепкой массы и имеющие весьма искусно шлифованную тонкую эмаль. Сухие мозоли на ногах и врастание в тело ногтей вырезывает без боли. Давид Валленштейн у Полицейского моста дом Котомина, к коему вход с Невского подле кондитерской лавки». В следующем же году этот же зубной врач и мозольный оператор[344] «имел честь уведомить почтенную публику, что недавно получил из чужих краев хорошую, прочную и весьма натуральную массу, употребляемую для вставления новых зубов, а также партию прекрасных белых и здоровых натуральных человеческих зубов, надеясь, что они будут соответствовать желанию каждого не только потому, что они красивы, натуральны, но и потому, что они прочны». Далее зубной врач расхваливал свое искусство: «Я вставляю также как по одному зубу, так и целыми рядами, даже если у кого ни одного зуба нет во рту, заменяя совершенно оный недостаток и укрепляю зубы таким образом, что от того нимало не повреждаются подле стоящие, но и те, которые несколько шатаются, утверждаются вновь вставленными и могут еще долгое время служить. Все потребное от моего искусства постараюсь я, сколько возможно лучше и прочнее на самых выгодных условиях».
