Станислав Олефир - Иду по тайге

Я еще не ловил налимов в эту пору и с радостью составил Шуриге компанию. Вечером было тепло, почти жарко, и мы отправились рыбачить налегке. Ночью да еще у реки почти сразу продрогли и не могли согреться до утра. К тому же дров засветло набрали мало, а в темноте много ли отыщешь?

Перед рассветом, замерзшие и усталые, кое-как смотали жерлицы и отправились домой. Не успели уйти от завала и сотни шагов, вдруг слышим; «теке-теке-теке-тере-рре, экаптехастер-экаптехастер-экаптехастерр». Глухарь! Точно! Где-то токует глухарь!

Шурига поднял руку и, повернувшись ко мне, хрипло произнес:

— Мой знакомый. Он здесь каждый год играет. Поглядим, а?

Вмиг сбросили рюкзаки и нырнули в таежную чащобу. Мягкий ягель скрадывал шаги, ноги тонули в нем по самые щиколотки. Нужно было только следить, чтобы сучок не попал в глаз или не стукнуться лбом о дерево.

Глухарь пел без особого азарта. Несколько раз текнет и смолкнет, словно к чему-то прислушивается. Я начал беспокоиться, не затихнет ли он совсем.

Неожиданно мы услышали шум крыльев, и в тот же миг над головой пронеслись две крупные птицы.

— Глухарки, — прошептал Шурига. — Весной они поодиночке слетаются, а сейчас держатся вместе. В прошлом году встретил, помнится, стаю из восьми птиц. Теперь-то он заиграет!

И правда. Вскоре частое сухое щелканье заполнило тайгу. В какое-то мгновение показалось, что оно доносится с самого неба. Помню, в детстве стрекотание цикад казалось мне пением высыпавших на небосводе звезд.

Шурига пригнулся еще сильнее и замедлил шаг. Птица где-то рядом. Но как ее увидишь, если даже идущий в трех шагах человек кажется смутным пятном?

Песня чуть стихла и вдруг взорвалась совсем близко. Теперь я точно определил, что глухарь токовал на одной из двух стоящих перед нами лиственниц. Их ветки сплелись и образовали несколько темных комков. Эти комки шевелились под дыханием предрассветного ветерка и казались крупными, готовыми взлететь птицами.

Бригадир опустился на мох и потянул меня за рукав. Сажусь рядом и почти сейчас же замечаю глухаря. Я не видел его раньше, потому что высматривал на вершинах деревьев, а он совсем низко. Ходит по толстой ветке и токует. Хорошо видно, как он неторопливо и важно переставляет лапы, отводит вперед и вверх голову, распускает крылья, поднимает и опускает развернутый веером хвост. Иногда глухарь вскидывал голову, раздувал шею и застывал как изваяние. В эту минуту над тайгой лилось особенно звонкое «экаптехастер-экаптехастерр!»…

Теперь я понял, почему песня то грохотала совсем рядом, то вдруг стихала, готовая вот-вот оборваться. Когда глухарь поет, повернувшись к нам, его песня звенит так, что отдается в ушах. Когда же он поворачивается спиной и отгораживается, как щитом, распущенным хвостом, пение становится глухим и почти неслышным.

Небо уже посветлело, но под деревьями было еще темно. Я прислонился к теплому боку Шуриги, готовясь всласть наслушаться глухариной песни. Вдруг откуда-то сбоку налетела крупная птица и уселась метрах в двух от нас. Глухарка! Сидит и дергает головой. То ли она все же увидела нас, то ли просто почувствовала присутствие людей — сказать трудно. Но птица взволнованно произнесла «керк-керк» и, грохоча крыльями, кинулась прочь. Почти в то же мгновение сорвался с ветки и глухарь…

Мы подождали, когда стихнет шум крыльев, поднялись и ушли. По дороге я пристал к Шуриге с расспросами, почему это глухарь вздумал токовать осенью.

— Ничего особенного, — сказал бригадир. — Глухарь — птица не простая, а реликтовая. Это значит, еще людей и в помине не было, а он уже токовал. В те времена у нас на Севере было так же тепло, как в тропиках. Колибри летали, крокодилы всякие плавали, удавы туда-сюда ползали. В ту пору птицы да звери по два-три выводка в год производили. Вот у нас белка один раз в год детишек приносит, а на юге такая же прыгунья по два выводка имеет. Так и с глухарями было. Но похолодало, и пришлось им приспосабливаться к новому климату. А природа запаслива. Она все свойства хоть чуть-чуть, а сохраняет. Придет время, снова здесь потеплеет — вот глухарки и начнут по два раза в год птенцов выводить. Представляешь, сколько у нас глухарей будет!

Я недоверчиво покачал головой:

— Вы рассуждаете, как тот мальчик: «Папа, купи мне черепаху, я хочу посмотреть, правда ли, что она триста лет живет». А ваших глухарей, может, миллион лет ждать придется.

— Ничего, подождем. Вот и петухи. Скажи, почему они в два часа ночи песни поют? Курам еще до утра спать да спать. Людям — тоже самый сон. Петухам даже вред от таких песен. Услышит лиса, где он спать пристроился, придет и утянет за хвост. Попы придумали: петухи кричат для того, чтобы разогнать нечистую силу.

А на самом деле вот почему. Петух-то попал к нам из дальних краев. Там он начинает петь, как все нормальные птицы, — утром. И вот когда в тех краях всходит солнце и запевают тамошние петухи, то здесь за много тысяч километров и наш петух песню подхватывает. Видишь, до чего привычка живуча!

В природе нет ничего ненужного и необъяснимого. Сегодня кажется, оно ни к чему, а настанет время — в самую пору придется.

Мы оказались у высокой сухой лиственницы. Уже наступило утро, и было хорошо видно, что метрах в пятнадцати от земли в стволе темнеет отверстие. Самое удивительное, что оно было строго квадратным. Однажды мы срубили дерево с таким же дуплом и давай его измерять. Все углы составляли точно по девяносто градусов! А ведь это всего лишь дверь в жилище красноголового дятла желны. Зачем он делает вход в свое дупло такой правильной формы — пока непонятно.

Но очень даже может быть, что в далеком будущем у нас на Колыме снова зазеленеют тропические леса. Начнут здесь глухарки дважды в год выводить цыплят, кукушки вить гнезда и насиживать яйца, а между деревьев будут летать квадратные дятлы…

И нарядно в осенней тайге, и богато, а все же немного грустно. Это из-за птиц. Совсем недавно здесь порхали разноцветные бабочки, кружили зеленые коньки, задорно тенькали пеночки, цвикали непоседы-трясогузки. А сейчас никого. Только где-то на сопке, словно жалуясь на свое одиночество, скрипит кедровка.

Первыми покинули нас ласточки. Никто и не заметил, как они исчезли. Говорят, улетают они в одной стае с летучими мышами. Мне в это верится с трудом. Юркие солнцелюбивые щебетуньи и угрюмые нелюдимые молчуны. И в одной стае!

Людей издавна интересует, как же птицы находят дорогу в дальние края. Случается, выйдет человек из дому, прогуляется тайгой к ближнему озеру и заблудится. И все-то он о частях света в школе проходил, и все ориентиры на месте — солнце над головой, муравейники под деревьями, а он туда-сюда мечется, куда идти, не знает. А вот маленькая птаха, не больше двух месяцев от роду, летит за тысячи «километров и попадает в назначенное место…