Джеральд Даррелл - Сад богов
Богомол приблизился к ничего не подозревающей бабочке, остановился, покачался, потом вдруг сделал выпад передними ногами и схватил жертву. Пяденица была достаточно крупная, и когда она отчаянно забилась, богомолу стоило великого труда удерживать ее грозными шипами. Пока он возился с ней, смахивая на неумелого жонглера, геккончик, доведя себя до полной ярости ударами собственного хвоста, пошел в атаку. Рванувшись вперед, он бульдожьей хваткой вцепился в одно из надкрыльев. Занятый жонглированием богомол был застигнут врасплох внезапным нападением с тыла. Потеряв равновесие, он упал на землю, увлекая за собой и пяденицу, и геккончика, который не разжимал своей мертвой хватки. Зато богомол выпустил чуть живую пяденицу, освобождая острые, как клинок, голени для поединка с геккончиком.
Только я решил, что самая пора вмешаться, чтобы пополнить свой зверинец богомолом и гекконом, как на сцену вышло еще одно действующее лицо. Из темного сплетения виноградной лозы возникла мухоловка. Подвижный ковер из тонких ножек целеустремленно заскользил к все еще корчившейся бабочке. Достиг ее, накрыл, и челюсти мухоловки впились в мягкий торакс жертвы.
Картина была захватывающая. Богомол, сложившись почти вдвое, бил острыми когтями геккона, но тот, возбужденно вытаращив глаза, не отпускал хватки, как ни трепал его огромный противник. Тем временем мухоловка, убедившись, что ей не под силу унести добычу, обволокла ее живым ламбрекеном, высасывая жизненные соки.
В этот момент явилась Тереза Олива Агнес Дьедр, или попросту Дьедр. Это имя носила одна из двух здоровенных жаб, которых я выследил, довольно быстро приручил и поселил в маленьком огороженном саду ниже веранды. Здесь обе жабы вели беспорочный образ жизни в окружении мандариновых деревьев и герани, совершая вылазки к веранде, когда там загорался свет, чтобы не упустить причитающуюся им долю крылатой трапезы.
Лежа на животе, я до того увлекся созерцанием схватки необычного квартета в пятнадцати сантиметрах от моего носа, что совсем забыл про существование Дьедр и даже не подозревал, что она тоже наблюдала из-за стула за битвой. Теперь она тяжело прошлепала вперед, на секунду замерла, и не успел я опомниться, как Дьедр, совершив по-жабьи целенаправленный прыжок, разинула широченную пасть и стремительным движением языка отправила туда мухоловку вместе с пяденицей. Остановилась, глотнула, на миг зажмурив выпученные глаза, затем ловко повернулась влево и тем же способом послала в рот богомола с геккончиком. Какое-то мгновение между толстыми губами Дьедр извивался червем торчащий наружу хвостик геккона, но она решительно затолкала его внутрь большими пальцами, как это заведено у жаб.
Мне доводилось читать про пищевые цепи и выживание наиболее приспособленных, однако я решил, что это уже чересчур, и был весьма недоволен Дьедр хотя бы потому, что она испортила такой увлекательный спектакль. И чтобы оградить себя от повторного вмешательства, я отнес ее обратно в сад, где она вместе с супругом, Теренсом Оливером Альбертом Диком, квартировала под каменным лотком с ноготками. Тем более что сегодняшнего ужина, на мой взгляд, ей было вполне достаточно.
Вот в такой дом — хрусткий, как сухарь, жаркий, как печь, и кишащий всякой живностью, — в один прекрасный день явился Адриан Фотискью Смайс. Школьный товарищ Лесли, он однажды провел вместе с нами каникулы в Англии и успел страстно и безоглядно влюбиться в Марго, чем та была весьма недовольна.
О предстоящем прибытии Адриана нас известила мама, когда мы, удобно расположившись на веранде, знакомились с поступавшей раз в две недели почтой.
— О, как славно, — произнесла она вдруг. — Это будет чудесно.
Прервав чтение, мы настороженно уставились на нее.
— Что будет чудесно? — осведомился Ларри.
— Я получила письмо от миссис Фотискью Смайс, — сообщила мама.
— Не вижу в этом ничего чудесного, — заметил Ларри.
— Что еще надо этой старой карге? — спросил Лесли.
— Лесли, милый, зачем же называть ее старой каргой. Вспомни, как хорошо она к тебе относилась.
Лесли насмешливо фыркнул.
— Ладно, так что ей все-таки надо?
— А вот она пишет, что Адриан отправился в поездку по Европе, и спрашивает, нельзя ли ему погостить у нас на Корфу.
— Отлично, — сказал Лесли. — Я только рад буду такому гостю.
— Ага, он славный парень, — великодушно согласился Ларри.
— Правда?! — восторженно подхватила мама. — Такой воспитанный.
— А что до меня, то я вовсе не рада, — заявила Марго. — Более нудного типа надо поискать. При одном его виде на меня нападает зевота. Нельзя ли написать им, что у нас все занято?
— Но я думала, что Адриан тебе нравится, — удивилась мама. — А уж ты ему определенно нравилась, если не ошибаюсь.
— В том-то и дело. Я не желаю, чтобы он исходил тут слюной, точно какой-нибудь сексуально озабоченный спаниель.
Мама поправила очки и посмотрела на Марго.
— Марго, милая, зачем же говорить так про Адриана, и откуда только ты берешь такие выражения. Уверена, что ты преувеличиваешь. Я никогда не видела, чтобы он вел себя, как… как… ну, в общем, как ты сказала. Мне он казался вполне благовоспитанным.
— Так и есть, — воинственно произнес Лесли. — Просто Марго воображает, что все мужчины от нее без ума.
— Ничего подобного, — возмутилась Марго. — Он мне не нравится, вот и все. Больно влюбчивый, стоит оглянуться — он тут как тут, слюной исходит.
— Адриан не из таких, чтобы слюни распускать.
— А я говорю, распускал. И даже исходил слюной.
— Я никогда за ним такого не замечала, — снова вмешалась мама. — И вообще, не могу же я отказать ему только потому, что он распускает слюни. Где твое благоразумие, Марго.
— Он приятель Лесли, пусть вокруг него и распускает свои слюни.
— Да не распускает он их и никогда не распускал.
— Ну, ладно, — рассудила мама. — Мы найдем, чем его занять, и думаю, ему будет не до слюней.
Две недели спустя к нам прибыл изголодавшийся, отощавший Адриан. Почти без гроша в кармане он проделал весь путь от Кале до Бриндизи на велосипеде, который в конце концов не выдержал неравной схватки и рассыпался. Первые несколько дней мы почти не видели Адриана, потому что мама следила за тем, чтобы он ложился рано, вставал поздно и непрерывно чем-нибудь подкреплялся. Когда же он возникал перед нами, я не спускал глаз с его рта, так как изо всех гостивших у нас диковинных друзей не было еще никого, кто бы исходил слюной, и мне не терпелось увидеть этот феномен. Однако, если не считать наклонности заливаться краской всякий раз, когда в комнату входила Марго, и таращиться на нее с приоткрытым ртом (по совести, я должен был признать, что тут он впрямь походил на спаниеля), никаких других эксцентричных проявлений за ним не замечалось. У него были на редкость кудрявые волосы, большие и очень кроткие карие глаза, и на верхней губе под действием гормонов только-только пробился нежный пушок, коим он чрезвычайно гордился. Адриан привез Марго подарок — пластинку с песенкой, которую он явно почитал равной шекспировским сонетам. Называлась песенка «В кабачке Смоки Джо», и мы все остро возненавидели ее, ибо Адриан не мог дня прожить без того, чтобы раз двадцать не прокрутить эту лабуду.
