Виктор Балашов - Живи, ирбис!

Все это промелькнуло в сознании, пока я придерживал закостеневшей рукой веточку лиственницы, которая мешала мне разглядеть копошившегося на полянке зверину. Он был всего метрах в десяти от меня. Бурая громада его тела безостановочно и грузно колыхалась. Мишка то припадал на передние лапы, зарываясь носом в низкорослую чащобу черничника, то вздымался темной копной и непрестанно чавкал, причмокивал, что-то кусал и обсасывал.

«Ну, конечно, задрал кого-то! — подумал я. — Потревожить его в такую минуту…»

Но тут же припомнилось, что медведь, особенно сытый, упитанный, каким он становится к осени, в ягодный сезон, не станет тотчас лакомиться мясом — зароет в лесном мусоре, пока не появится запах тления… Тогда, может быть, раскопал прежний запас?

Мишка наконец повернулся к солнцу, облизал мокрую лоснящуюся морду. Длинная шерсть на груди тоже мокрая, слиплась сосульками от какой-то фиолетовой жидкости. Нет, не кровь… Черничный сок?

Вскоре сомнения рассеялись: таежный великан наслаждался спелой черникой. Передними лапами мишка сгребал целую охапку кустов и, плотно обмяв ее, начинал покусывать унизанный ягодами веничек и высасывать сладкий сок… Отсюда и настороживший меня хруст кустов и эти чмокающие звуки.

Было что-то забавное, успокаивающее, почти трогательное в том самозабвении, с каким Мишка предавался чревоугодию. Солнечные блики дрожали и перекатывались на его могучих лопатках, выгнутой спине и круглых ушах. И все это было необычайно живописно — шоколадно-коричневый, в жарких солнечных подпалинах медведище, кустарник, обрызганный бисером росы…

Никогда в жизни не простил бы я себе, упустив такой снимок. Осторожно отстранил я ветку лиственницы, которую все еще придерживал пальцами, с затаенным дыханием поднес к глазам свой полуавтоматический «фэд».

Изумительно! Мишка отлично умещался в кадре… Теперь сдвинуть аппарат чуточку вбок, чтобы перед носом у него оказалось больше пространства, чем сзади. Так… Сейчас в светящейся кадровой рамке у меня бесценное сокровище. Чтобы увековечить его, нужно лишь надавить пальцем спусковую кнопку… Но что это? Кнопка свободно проваливается, и никакого щелчка!

Обычно по тайге я всегда ходил со взведенным затвором: иногда и секунда дорога… Проклятье! Совсем забыл, что полчаса назад снимал кедровку на ветке… Но еще есть время. Спокойствие…

Большим пальцем передвигаю вперед блестящий рычажок. Назад его возвращает довольно сильная пружина. Надо бы придержать. Но, видимо, от волнения палец дрогнул, и рычаг отскакивает на свое место с чуть слышным клацаньем.

Снова прицеливаюсь через видоискатель… Странно! Мишка уже не умещается в горизонтальном кадре. Машинально поворачиваю аппарат на девяносто градусов. Вот теперь все в порядке! Великолепно! Громадный, во весь кадр, медведище стоит на задних лапах, пластично, выпукло и четко вырисованный на фоне тайги теплыми солнечными бликами. Исторический снимок!

…Только почему же он на задних лапах?!

Щелчка затвора я уже не слышал. Аппарат выпал из рук и закачался на ремешке.

Теперь было видно и безо всякого видоискателя: медведь шел на меня, грузно переступая великаньими лапами, и длинная шерсть, свисавшая на ляжках, подрагивала при каждом шаге, и колыхался обвисший книзу живот.

Клацанье металла, очевидно, настолько выделялось на фоне привычных лесных шумов, что чуткий зверь услышал его на расстоянии, за шумом бегущей воды, хрустом кустов и тысячью всяческих шорохов, которыми плотно заткана таежная тишина.

…Но что же все-таки делать? Дожидаться, пока топтыгин проломит податливую ширму лиственничника и обнаружит за ней непрошеного гостя? Пугливый зайчонок, который скрытно живет у нас в душе, опять подталкивает: «Беги! Пока не поздно, беги!» И хорошо, что мы не всегда следуем его совету. Кто знает, довелось бы мне рассказать эту историю, если б вздумал тогда искать спасения в бегстве?

Опыт общения со зверями не раз доказывал мне непреложность по крайней мере, одного правила: «Хочешь уцелеть, показывай, что не боишься!»

В самом деле, как только я с криком выскочил на поляну (что я тогда кричал, убей, не вспомню), громадный мишка струхнул. Он глухо рявкнул и уже опустился на все четыре лапы, явно готовый задать тягу. Наверно, так бы оно и случилось, если б хватило у меня задора сделать хотя бы еще один шаг ему навстречу. Но я, внезапно онемев, замер у самого края поляны. Солнце ударило мне прямо в глаза, и это почему-то ошеломило и обезоружило меня.

Секунду-другую бурый великан выжидал. Потом плавно, без малейшего усилия вскинул на дыбы свое тяжеленное тело и повернулся ко мне с рычаньем, в котором слышалась, помимо угрозы, еще и настороженность.

«Если двинется навстречу, нужно напугать его. Во что бы то ни стало напугать! Хотя бы ударить кулаком по носу!» — подумал я. Но, прикинув расстояние и здраво оценив свой рост, понял, что до носа великана мне кулаком не достать. Разве что мишка догадается нагнуться.

Он высился надо мной громадной бурой коряжиной, будто только что вывороченной из земли, и был особенно страшен оттого, что стоял против солнца, и я не мог видеть выражения его глаз. Только клыки белели в приоткрытой пасти.

Как мне хотелось тогда, чтобы все это было не всерьез, понарошку, чтобы все это оказалось только скверным сном — тайга, неправдоподобно огромный медведище на задних лапах, безучастный говор недалекой речушки.

Но мишка стоял передо мною живой, реальный. Я слышал его горловое урчанье, посапыванье, видел устрашающей длины когти на обвисших передних лапах.

Конечно, медведь должен был все-таки понять, что он несравненно сильнее меня, и смущало его вначале лишь то, что слабое двуногое существо не только не убегает от него, хозяина тайги, но само даже выскочило навстречу. Не кроется ли здесь какого подвоха?

И вот он неуверенно переступил ногами, затем тронулся, вытянув вперед шею и издавая звуки, похожие на хрюканье. Я не сказал бы, что грузная валкая поступь медведя была очень уж решительной. Подступал он ко мне боком и прикрывался лапой, как боксер, опасающийся неожиданного и разящего удара.

— Стой! — заорал я во всю силу вернувшегося ко мне голоса и замахнулся на бурого великана.

Мишка и в самом деле остановился. Мало того, испуганно вскинул обе передние лапы, защищая голову. Тут я заметал, что по косматой груди его, заскакивая на морду, мечутся яркие солнечные блики. И там, где чиркал этот неведомо откуда взявшийся зайчик, медвежья шерсть вспыхивала рыжим огоньком.

Так вот оно что! Мишке плеснуло в глаза как бы расплавленным солнцем… Только откуда же так кстати выскочил этот спасительный луч?