Черная пантера из Шиванипали - Кеннет Андерсон
Пока объездчики и Джозеф — он стоял на земле и подавал ветки — занимались маханом, я осмотрел убитого бычка и следы, оставленные тигром. Почва была довольно твердая, поэтому они отпечатались только частично, а подушечка лапы ни на одном не вырисовывалась отчетливо. Это был самец, и притом крупный, но я не мог с уверенностью сказать, то ли это животное, чьи следы я видел около ручья близ хижины Балы в Газулапали.
Около половины пятого я уселся в махан. Несколько минут ушло на то, чтобы разложить вещи: бутылки с чаем и водой, ужин, полученный в деревенском «отеле» — три больших чапати, завернутых в банановый лист, фонарь, патроны. В это время года ночи теплые, поэтому я не взял с собой ни одеяла, ни пальто. Наконец, укрепив фонарь на стволе ружья, я решил, что все готово, и сказал Джозефу и объездчикам, что сам найду дорогу на станцию. Они ушли. Моя вахта началась.
Уже темнело, когда я уловил чьи-то приглушенные шаги. Листья у тамаринда мелкие и нежные, опадая, они образуют на земле мягкий ковер, который под ногами производит лишь легкий, трудно различимый шелест. Лучше всего предупреждают о чьем-нибудь приближении, даже такого маленького существа, как крыса, сухие листья тикового дерева: они начинают шуршать и потрескивать задолго до появления пришельца в поле вашего зрения.
Но я знал, что чуть слышные звуки возвещают о приходе тигра, и не удивился, когда, свесившись с махана, увидел его прямо подо мной.
На несколько секунд он скрылся из виду, но вскоре появился и смело направился к убитому бычку. Тот лежал на некотором расстоянии от дерева, поэтому мне были видны только левый бок, задние ноги и хвост тигра. Как известно, в сумерках очертания теряют в лесу свою отчетливость и предметы кажутся значительно более крупными, чем на самом деле. Это подтвердят все, кому приходилось бывать в это время в джунглях или даже в лесу Англии. Находившееся подо мной животное казалось необычайно большим, но я не мог различить ни цвета его шкуры, ни полос на ней.
Так как было слишком темно, чтобы отчетливо видеть мушку ружья, я большим пальцем левой руки нажал включатель фонаря. Луч света, задев левый бок тигра, упал впереди него на труп бычка. Торопливо прицеливаясь, я успел заметить, что тигр не понимает, откуда идет свет. Он, по-видимому, решил, что от убитой приманки. Во всяком случае, он стоял как вкопанный и смотрел на нее.
Я прицелился немного ниже левого плеча хищника и выстрелил. Тигр повалился вперед, затем перекатился на правую сторону, показав белый живот и грудь. Я снова выстрелил и, продолжая светить фонарем, увидел, что зверь в агонии.
В течение двадцати минут я время от времени освещал его, желая убедиться, что он действительно мертв, затем спустился и тщательно обследовал свой трофей.
Это был крупный самец в расцвете сил, но с прекрасной темной шкурой, покрытой далеко не узкими полосами, — безусловно не тот, которого описал Бала. Людоед ли это? Или я убил другого тигра? Или же виденный Балой тигр не был людоедом? Ответить на эти вопросы, вихрем проносившиеся у меня в голове, могло только время; оно покажет, будут еще человеческие жертвы или нет.
При помощи фонаря я отыскал извилистую дорожку, которая в конце концов привела меня к станции. Еще не было девяти. Джозеф спал в комнате ожидания, а объездчики — на циновках прямо на платформе. Я разбудил их и рассказал, как было дело. Трудно описать их радость. Джозеф тепло поздравил меня и пожал мне руку.
Я поблагодарил его и поведал им свои сомнения, но Джозеф и объездчики были оптимистами. Они не сомневались, что я убил людоеда.
В это время начальник станции пришел встречать проходящий поезд. Услышав новость, он также очень обрадовался. Объездчики пошли за крестьянами, чтобы принести труп тигра. Примерно через час они привели человек десять, которые захватили с собой толстые бамбуковые палки, веревки и два фонаря.
Около часа ночи мы доставили тигра на станцию. Я велел положить тушу в конце платформы около железной ограды. При свете фонарей и моей запасной лампы, которую держал Джозеф, я сам начал свежевать убитое животное, так как выяснилось, что объездчики этого не умеют. Я был совершенно поглощен своим делом, когда на станции остановился поезд.
Все, кто в нем находился — пассажиры, проводники, машинист, — высыпали на платформу и, чтобы лучше видеть, образовали около меня огромный круг. В ту ночь я имел большой успех. Поезд задержался на станции больше чем на пятнадцать минут сверх расписания, но железнодорожники не возражали. Ведь даже в Индии не часто увидишь, как глубокой ночью на железнодорожной платформе сдирают шкуру с колоссального тигра.
На следующий день я отдыхал, а начальник станции передал весть об убийстве людоеда на соседние станции. Все ликовали. Только я не испытывал удовлетворения и решил задержаться еще на неделю. Меня не оставляло странное предчувствие, что людоед жив и очень скоро даст о себе знать. Поскольку я рассчитывал провести здесь месяц и уже привязал приманки, лучше было оставаться на месте, чем возвращаться в Бангалур, а затем снова приезжать и начинать все сызнова.
Прошло четыре дня. И вдруг из Газулапали пришло сообщение, что тигр убил молодую жену Балы.
Хищник действовал точно по расписанию.
Джозеф в то время уже вернулся в Дигувамету. Отправив Баласубраманиаму телеграмму, чтобы он задержал Балу на станции, я сел в дрезину, так как поезд шел нескоро, и, подталкиваемый дрезинщиками, отправился в Газулапали.
Дорога заняла немногим более полутора часов. В ожидании меня Бала сидел в углу платформы и неслышно плакал. Рядом стояли опечаленные Баласубраманиам, Али Бег и Кришнаппа.
Трагичный рассказ молодого ченчу был немногословен. Узнав, что я убил в Челаме людоеда, он решил, что опасность миновала, и вернулся с семьей в свою хижину. На следующий день его жена, проснувшись, переложила малыша к нему и вышла по нужде. Через минуту он услышал ее слабый крик. Поняв, что случилось нечто ужасное, он схватил топор и выбежал из хижины, но вокруг никого не было.
Еще не совсем рассвело, и Бала не мог обнаружить никаких признаков несчастья. Он позвал жену, но не получил ответа. Как безумный бросился он за дом, куда она обычно ходила. Снова никого.
Трава еще была сырой от обильной ночной росы, и, как только стало светлее, Бала различил на ней две борозды, уходившие в
