Генри Уильямсон - Выдра по имени Тарка

Где быстрым ручейком, где заводью, а где водопадом река (у нее уже было имя — То) текла, становясь все шире и глубже, меж крутых и высоких холмов. Вот она омыла корни своего первого дерева — тонкоствольной, скупо усеянной почками ивы, нежного дерева, ошибкой попавшего в этот край камня, дождя и злых серых ветров. Под деревом, пощипывая душистую травку, стояла черноголовая овца. Вдруг она взбрыкнула и поскакала вверх по склону к ягненку, спавшему возле нагретого солнцем камня, — это прямо у ее ног из воды выглянула незнакомая, лоснящаяся, страшная морда; Тарка только что выловил форель, первую на протяжении мили, съел ее, напился и снова скользнул в реку.

За час он поймал полтора десятка рыб — самая крупная весом не больше нескольких унций, — затем забрался на гранитную плиту и задремал под лучами солнца. Высоко над ним реяла небольшая птица, взмывала «по косой» в небо, затем, приспустив крылья, камнем падала вниз. Всякий раз, устремляясь к земле, птица веером раскрывала хвост; рассекая воздух, перья вибрировали, раздавался звук, средний между блеяньем ягненка и голубиным воркованьем. С ней рядом летала подруга. Это была пара бекасов; они выбрали себе куртинку ситника для гнезда, а Тарка их потревожил. Он заснул и лежал неподвижно. Забыв о нем, птицы сели на землю и принялись искать червей, погружая длинные клювы в болото. Когда солнце залило высокие скалистые пики, Тарка проснулся и поплыл вниз по течению. Небольшой черный косматый вол, пивший у галечного брода, почуял выдру, фыркнул и отпрянул от воды, напугав коров.

Ночью звезды тускло мерцали сквозь холодные плывущие с гор испарения. Все было влажным — увядшие колокольчики вереска, молодые ржаво-красные побеги черники и голубики, мхи, лишайники, травы, камыши, камни, деревья. День занялся серый и беззвучный. Тарка возвращался к реке по неровной, кочковатой тропинке, когда гигантский одуванчик-солнце выглянул из-за охваченной светом вершины Косдон-Бикон. Трава, вереск, лишайники, кусты голубики, мхи, камни — все, что двигалось навстречу выдре, исчезало, не успев появиться, словно растворялось или тонуло в странно светящемся море. Ледяная корочка таявших в солнечной дымке листьев, травы, былинок и веток горела огнем. Жители здешних мест называют это утреннее сияние «глазурью».

Тарке стало радостно от света, затопившего все вокруг, и он принялся кататься по земле, играя найденным в траве блестящим шариком — старым пометом пони. Позднее, спускаясь бегом к реке, он увидел углубление под скалой. Однако там было холодно и сыро, а Тарка любил спать в сухом месте. Он выбежал оттуда поближе к солнцу и устроился на плоской вершине.

Скала стояла за водопадом, внизу она была зеленая от плауна. Плаун поблескивал в брызгах, с него стекали капли. Тарка помылся, не слыша речного шума. Высохни вдруг река, он услышал бы тишину. В прозрачном потоке колыхались зеленые водоросли, ленивее, чем машет хвостом стоящая рыба.

На камень неподалеку от Тарки села плотная темно-бурая птичка с белой грудкой и шейкой и, задержавшись на миг, нырнула. Это была оляпка. Она бежала по дну, выискивая жуков, рачков и личинки ручейников. Набив полный зоб, вышла на мелководье, вспорхнула в радуге капель и стрелой полетела обратно вдоль Извилистого русла. Возле скалы, где лежал Тарка, оляпка приостановилась и сунула голову в мох в шести дюймах от клокочущей пены. Из мха донеслись быстрые резкие нотки, словно песня воды и камней отточилась на оселке горла певчей птицы. Оляпку приветствовала его подруга, сидящая в мокром гнезде на пяти белых яичках. Когда самочка проглотила принесенную ей пищу, самец снова полетел вверх по течению. Он летел и пел, его песня вторила песне реки.

Тени сдвинулись, и водоросли, яркой зеленью струившиеся утром, потемнели в воде. Оляпки еще много раз попеременно подлетали к гнезду, но так и не увидели выдру, неподвижно спящую в каменной чаше над ними.

На следующую ночь Тарка спугнул кролика из вросших в землю валунов, рассыпанных во впадинке на вершине. Неподалеку оттуда вздымал голову, плечи и торс огромный сивуч — высокий утес, выточенный и отшлифованный дождями и ветром. Кролик добежал до норы в северо-западной части утеса, но тут же в ужасе повернул обратно, учуяв запах столь страшного ему горностая. Парализованный страхом, потеряв надежду спастись, кролик тоненько пискнул и застыл, словно в гипнотическом трансе. В ответ раздалось громкое «стрекотанье», и в тот же миг, схватив кролика за горло, горностай поволок его внутрь. Только горностай, которого звали Суэгдэггер, собрался убить свою добычу, как следом за ним в нору вбежал Тарка. Суэгдэггер отпустил кролика и повернулся к незваному гостю, вдвое больше него; его белый с черным кончиком хвост угрожающе бил по земле, глаза светились зловещим блеском. Одним ударом задних ног, таких стремительных в беге, кролик без труда мог свернуть ему шею, но бедняга все еще сидел, прижавшись к земле и утрачивая капля за каплей способность к сопротивлению. Тарка кинулся на него. Суэгдэггер с сердитым «стрекотом» оборотился к выдре, и Тарка цапнул его за плечо. Горностай выбежал наружу, но у входа повернулся и яростно зафыркал. Тарка только раз взглянул на зеленые точки — глаза горностая — и продолжал свое дело. Суэгдэггер отошел, взобрался на утес и «застрекотал», будя безмолвную ночь. Всходила луна, чуть различимая в тумане; серая неподвижная гранитная россыпь вторила звонким и жестким звукам. «Кэкх-кэкх-кэкх!» — посылал свой клич во все стороны Суэгдэггер, сзывая себе на помощь горностаев Каменного холма.

Тарка съел половину кролика, и тут сильный запах заставил его снова поднять глаза. За низким отверстием он увидел уже несколько зеленых точек: они мерцали, качались, снова застывали на месте. Тарка продолжал есть. В темноте слышались негромкое фырканье, сопенье, внезапный шорох, тихий топот лап, царапанье, короткое чиханье. Тарка осмотрелся, нет ли какого-нибудь другого выхода — ему хотелось быть одному. Заметил в стене щель и сунул туда морду, прежде чем протискиваться вперед. В нос ему ударила едкая вонь — за расщелиной было гнездо, где хоронились детеныши Суэгдэггера.

Когда Суэгдэггер забрался на утес, его подруга преследовала кролика в трехстах ярдах оттуда и, услышав зов самца, примчалась обратно. У норы уже собралось множество горностаев. Острозубые, кровожадные, бесстрашные, они мелькали туда и сюда, вдыхая восхитительный запах свежатины, извивались гибкими туловищами, поднимали головки и нюхали, нюхали, нюхали… Лязг жующих зубов заставлял метаться все возрастающую стаю. Суэгдэггер шипел от ярости, и то пробирался к входу мимо нетерпеливо снующих сородичей, то отбегал прочь.