Иван Басаргин - Чёрный Дьявол
— Тук-тука! Тук-тука!
Хорошо на душе у Макара, улыбается он, глядя на игру Бурана и детей. Заглядывают к нему мужики на кружку свежей медовухи. Зашел однажды и Хомин, решил сгладить прошлые размолвки. Но тут еще глубже вошел в трещину клин. Смотрел, как чужие дети едят ложками мед, не удержался:
— Васька, стервотина, ешь мед-то не ложкой, вылезет на пузе, пчелы тебя заедят. — Повернулся к Макару и горячо заговорил:
— Макар, да разве так можно? Ить это деньга шальная в их пасти лезет. Ты что, сдурел, старик?
— Пока нет. Они едят божий дар, пусть едят. Поешь и ты. Не жалко.
— А мне жалко, Макар Сидорыч, ты ведь добро на ветер пускаешь.
— А вон и твои плетутся «пчелки». Тоже меду захотелось, — кивнул Макар на хоминский выводок. Дети Хомина, словно гуси, растянулись цепочкой по тропе. Чинно, по росту. — И для них тебе моего меду жалко?
— И для них жалко, ведь это деньги. Ребятишки и на хлебе проживут.
— Скажи, Евтих, отчего люди перестают быть людьми?
— Это ты к чему?
— А к тому, что ты стал скверным человеком. Помнишь, я тебе добыл трех изюбров, что ты с ними сделал?
— Продал.
— А как?
— Как все продают.
— Ежли бы как все, а то ведь ты смешал изюбрину с мясом дохлой коровы и продал за свежину.
— А тебе что, не все равно, как я продал? Ну, Макар, быстро ты забыл, кто выволок тебя из реки! — взъярился Евтих.
— Ах вот ты о чем? И ты скоро забыл, кем был. Теперь ты сам уже не работаешь, только указываешь, полон двор работников. Кто тебе дал их? Молчишь! Верно, что память людская с гулькин нос. Вон отсюда, не могу смотреть на тебя! Вон!
— Ну погоди, ты еще меня вспомнишь! — крикнул Хомин, вскочил на коня и ускакал на свои пашни.
— Ешьте, дети, пчелка носит мед для себя и для людей. И не слушайте Евтиха, мед на пузе не выступает. Это он от жадности такое говорит. Ешьте, всем хватит.
И верно, всем хватило.
У Макара сто пчелосемей. За один медосбор они приносят столько, что одному Макару за пять лет не съесть. Мед он не продавал. Зачем? Пусть все едят, вспомнят доброту Макарову.
После сладкой еды вся ватага бежала на берег реки. Бежал с ними и Буран.
На реке мальчишки ловили жирных линьков, хариусов и вечером варили с Макаром отменную щербу в чугунном котле, в котором Макар топил воск, варил панты. Шел дружный ужин, ели кто из чего: из котелков, чашек, плоских туесков — добро, ложек было с избытком, их Макар настрогал в долгие зимние вечера. Потом начиналось чаепитие с медом. От чая пахло лимонником, тайгой и дымом. Наевшись, дети мыли посуду и рассаживались вокруг Макара. У него была заветная цель: приучить детей не бояться тайги.
— Что есть тигр? — спрашивал Макар. — Васька, отвечай.
Вихрастый Васька сильно шмыгал простуженным носом, скользил голубыми глазами по зелени сопок и, сам похожий на молодой дубок, отвечал:
— Тигр — самый сильный зверь в тайге. На человека зряшно не нападает, ежели не ранен и здоров. Матка за детей дерется славно. Она опаслива, ходит очень осторожно, как кошка, можно и не услышать ее шага.
— Верно. Шел я по осени с охоты. У обрывчика на меня нанесло дурным духом. Принюхался, чую, давлениной пахнет. Начал с обережкой подходить к обрывчику. Заглянул туда и застыл столбом. Под яром играли два котенка тигровых. Ну все у них кошачье: беззлобно тискали друг друга за шеи, убегали, катались, придавливали лапами… Вот ты, Федьша, скажи, что бы ты сделал?
— Я бы снял бердану и перестрелял котят, потому как в прошлом году тигр унес у нас телку.
— Перестрелял бы? Один? Вернулась бы самка, глянула, что котят нет в живых, что бы она сделала? Ответь-ка, Саня.
— Она бы догнала Федьку, — подал голос Санька, — и ночью, как мышонка, прихлопнула бы его.
— А я был бы у костра. Звери огня боятся, — упирался Федька.
— Боятся, говоришь? Нет. Звери боятся только большого пожара, — вел свой урок Макар. — Костров и низовых пожаров они ничуть не боятся. Вот был случай с охотником Исааком. Спал он у костра, проснулся оттого, что на лицо упали капли воды. Думал, дождь начался. Открыл глаза и себе не поверил: медведь забрел в речку, окунулся, подошел к костру и, как собака, отряхнулся у огня, притушил его. Кто знает, для ча он это делал. Озоровал ли или хотел Исаака поломать? Угнал его Исаак криком. Може, это байка, а вот я сам видел, когда, дикие кабаны шли за пожаром, был низовой пожар, и поедали поджаренные желуди. А раз видел, как по кромке низовика спокойно бродили изюбры, потому как знали, что такой пожар им не опасен. Боятся они пожара-верховика. Значит, у костра ты от тигрицы не спасся бы. Не спасся бы и днем. Вот и смекай… Ваньша, а ты что бы сделал?
— Я бы тихонечко, тихонечко отошел от тигрят, назад шел бы по чистым местам, минуя чащи.
— А ночью?
— Что ночью? Ежели я не тронул тигрят, на кой я тигрице?
— Молодец, ястри тя в нос! Правильно. Я тоже не тронул ее тигрят, и разошлись мы мирно. Да и зачем мальцов бить, всяк зверь в тайге к месту.
Закат потух. В чащах замерцали первые светлячки. Вот два из них спарились и ровно летели, мерцали холодным светом, будто глаза волка. Тишина. Вдали слышался рокот переката, назойливо наседала мошка. Первобытность и покой. Макар продолжал:
— Дело было так: шел я как-то с пасеки без оружия, в руках у меня были сапожные колодки. Нес домой, чтобы ичиги пошить, иду тропкой, вышел на полянку и гля, навстречу идут два красных волка. Увидели меня, шерсть дыбом, оскалили клычины. М-да. Гришка, скажи, кто есть красные волки?
— Красные волки — самые злые волки в тайге. Они мельче серых, но могут и среди лета напасть на человека. С осени сбиваются в стаи и секут скот и зверя почем зря. Серые же собираются в стаи только в гон.
— Верно. Красные волки — самые ловкие волки. Однажды на моих глазах они растерзали бурого медведя. Навалились всем скопом и придушили. А вот серые медведя стороной обходят. Потому и надо при встрече с красными волками быть осторожным. Что бы ты сделал, Федьша?
— Стал бы стучать колодкой об колодку! — подал голос один из будущих охотников.
— Верно, так я и сделал: не побежал, а начал стучать колодками, кричать и первым двинулся на волков. Подались они от меня, в сопку сиганули, и я туда, чтобы их подальше отогнать. Для чего я такое делал? Чтобы спину зверям не показывать. Простой пример: побегите вы от малой собачки, она за вами вслед бросится, мол, боятся, знать, она страшна. Вот и медведь чаще со спины бросается, но тот особливо глаза человеческого боится, потому и сдирает с головы человека кожу. Всякий зверь страшится человеческого глаза. Спытайте это на кошке дома, смотрите ей в глаза, она не выдержит и тут же отвернется. Страх — штука прилипчивая, струсил — пропал. Струсь я тогда, разорвали бы меня волки, хоть и время было осеннее. Страх есть у каждого, но страх ли это? Ежли кто мне скажет, что он ничего не боится, с таким в тайгу не пойду, он непременно удерет при первой же опасности. Все боятся, но здесь главное — не терять голову. Говорят, заяц трус. Но трус ли он? Защищаться ему нечем. Одно у него спасение — в ногах. Тигр, говорят, храбр, но так ли это? Прежде чем тигренок станет умным и храбрым, мамаша три года водит его за собой, учит зверя добывать и не бояться… Медведь тоже не трус и много умнее тигра, но и его ежли пугнуть, драпака даст. А вот трусливы ли волки? Думаю, что это самый храбрый зверь в тайге, самый умный и самый осторожный. Можно годами ходить и волка не увидеть, если он чует, что ты идешь с ружьем. А без ружья вышел, то извольте, он тут как тут. Будет стоять и скалить зубы. Хитрый зверина. Жил у меня заяц, скоро он понял, что я его защита, так он стал загонять Жучку под крыльцо; бывалочи, начнет ее молотить лапками, так что собака ажно визжит от боли. Храбрый заяц стал, потому как понял, что ему некого бояться.
