Стелла Брюер - Шимпанзе горы Ассерик
В Абуко я никогда не замечала, чтобы шимпанзе так активно перекликались во время сооружения гнезд. Здесь же, когда кто-нибудь из них хотел дать знать, что пришла пора устраиваться на ночлег, то начинал издавать звуки, напоминающие хрюканье, которыми обычно шимпанзе сообщают о лакомой пище. В то же время я здесь никогда не слышала пищевого «щебетания или попискивания» — только гортанное хрюканье. Особенно шумно вел себя Читах и перед строительством, и во время его. Если Тина или Альберт откликались на эти призывы, хрюкающие звуки постепенно сменялись частым шумным дыханием. К Читаху присоединялись другие шимпанзе, после чего обезьяны приступали к сооружению своих постелей. Когда с этим было покончено и все листики и веточки наконец тщательно уложены, раздавался тихий протяжный вздох — как если бы кто-нибудь из обезьян произносил «спокойной ночи». Остальные вторили ему. У меня создалось впечатление, что так они проверяли, все ли члены группы на месте.
Однажды жарким утром мое внимание привлекло низкое предостерегающее уханье. Выглянув из-за валуна, я увидела Читаха, который уже больше не лежал на земле, а стоял, выпрямившись и распушив шерсть, и смотрел на противоположную сторону поляны. Вскоре к нему присоединились Тина и Альберт. Я оставалась за камнем и вначале не могла понять, что их так заинтересовало. Но вот я уловила в кустах какое-то движение, и на поляну вышел водяной козел. Он был под цвет латеритовых плит, и потому я не сразу заметила его. Он видел обезьян и, продолжая смотреть на них, нерешительно ступил на открытое место. Тина и Читах, шерсть которого постепенно улеглась, больше не обращали на него внимания, но Альберт взобрался на ветку, нависавшую над поляной, сильно встряхнул ее и пронзительно ухнул. Антилопа продолжала стоять не шевелясь. И Альберт тоже потерял к ней интерес и спустился вниз. Едва он достиг земли, антилопа издала свистящий звук, изящно ступая, направилась через латеритовое плато к кустарнику и скрылась в нем.
Я с интересом наблюдала за каждой такой встречей с другими обитателями леса: вначале легкая враждебность, потом обе стороны распознают, что опасности не существует, и мирно расходятся. Я начинала понимать, что мои шимпанзе действительно являются неотъемлемой частью этого мира. Мне было хорошо с ними, но я должна была признать, что наши пути расходятся, и помочь им выбраться на собственный путь.
Так прошла наша первая неделя в Ниоколо-Коба. Шимпанзе стали сами находить себе пищу и воду, и, хотя они все еще не пытались играть между собой, было похоже, что им удалось избавиться от своего подавленного состояния. Они стали с большей осторожностью относиться к окружающему их миру. Тина вела себя исключительно бдительно и мудро: где было возможно, она обходила открытые места и держалась леса. Если слышался какой-нибудь шум, она в одно мгновение взбиралась на дерево, а потом уже решала, куда двинуться дальше. К счастью, другие обезьяны внимательно следили за каждым ее движением или предостерегающим жестом. Когда приходилось пересекать открытые, поросшие травой участки парка, Тина каждые несколько минут вставала во весь рост или взбиралась на невысокие кусты, чтобы оглядеться по сторонам. Ее поведение несколько нервировало нас, но это была полезная нервозность, так как после безопасной жизни в Абуко все были настроены благодушно и брели за Тиной, не обращая внимания на то, что происходит вокруг.
На нашу беду французский охотничий парк прислал в Ниоколо-Коба восемь львят. Их подержали некоторое время в огромном загоне рядом с лагерем, а потом выпустили на свободу. Им было от года до полутора лет, они немного привыкли к людям, и трудно было сказать, как они поведут себя при встрече с шимпанзе.
Однажды в полдень во время кормежки Тина и Альберт неожиданно забеспокоились. Они то и дело поглядывали вниз по склону горы, шерсть их медленно поднималась и опускалась. Однако тревожных ухающих криков шимпанзе не издавали. Через несколько часов их нервозность усилилась. Они влезли на маленькое деревцо, перебрались по ветвям на большое фиговое дерево и стали кормиться. Не успела я подойти, как они уже спустились на землю, и я подумала, что фиги еще не созрели. Альберт сидел на камне прямо передо мной и пристально смотрел на меня. На какое-то мгновение я поймала этот взгляд. Но он отвернулся, подошел к краю плато и уселся там.
Только я собралась посмотреть, чем питались шимпанзе, как вдруг показалась Тина. Каждый волосок на ее теле стоял торчком, и когда она выпрямлялась, то казалась огромной. Выставив плечи и уткнув подбородок в грудь, она слегка отвела руки в стороны и с важным видом выступила вперед — точь-в-точь герой итальянского вестерна. Я сидела на корточках и, резко повернувшись, вместо того, чтобы встать на ноги, оказалась на коленях, с ужасом увидев перед собой шестнадцать любопытных кошачьих глаз. Все еще стоя на четвереньках, не в силах оторваться от земли, я следила за великолепным проходом Тины. Молодые львы развернулись и один за другим быстро затрусили через плато к кустарнику. Увидев, что они отступают, Тина опустилась на четвереньки, выбежала на середину поляны, уселась там и громко заухала, глядя в сторону удалявшихся от нас хвостов с кисточками. Альберт и Читах, которые стояли теперь возле меня, вторили ей, как бы вступив в игру. Чары рассеялись, я наконец поднялась на ноги.
Возвращение к естественному образу жизни вызвало любопытные сдвиги во взаимоотношениях шимпанзе. Однажды я наблюдала, как Тина роется среди орехов и печенья, пытаясь извлечь из-под них последний оставшийся плод манго. Наконец ей это удалось. Держа его в одной руке, она осторожно ковырнула кожицу указательным пальцем другой. Альберт, внимательно следивший за ее действиями, спокойно протянул руку и к моему удивлению, взял манго. В поведении обеих сторон я не уловила ни малейшего колебания или намека на агрессивность. Между тем раньше Альберт всегда занимал подчиненное положение. Этим пользовались все, даже подростки, в особенности Флинт. Правда, к концу пребывания в резервате Альберт обрел некоторую уверенность в своих силах, но троица старших шимпанзе — Тина, Уильям и Читах — по-прежнему обижала его. В Абуко Альберт с первого дня жил на свободе и сам целый год заботился о себе. Очевидно, условия жизни в Ниоколо-Коба оказались для него более привычными, чем для Читаха, который прежде почти все время, за исключением утренних прогулок, проводил за оградой загона, был избалован вниманием людей и в большей степени зависел от них. По-видимому, Альберт начинал максимально использовать свое неожиданное преимущество, а Читах, попав в новый, непривычный для него мир, терял прежнюю самоуверенность.
