Владимир Бабенко - Лягушка на стене
Нашу группу забрасывали самой последней, и у нас со студентом было много времени.
Сначала мы поспешили в кают-компанию — туда, где нас кормили. У столов с закусками была суета. Я вспомнил, как в первый день пребывания на корабле мы по неопытности пропустили ананасы (они были лимитированы, то есть, конечно, не лимитированы, а рассчитаны на каждого человека, но российская часть экспедиции тащила все в несметных количествах, и нам со студентом досталось по жалкому ломтику), и ринулся к дальнему столу, минуя огромные стеклянные миски, в которых лежала селедка (каждый день восемь — десять сортов), маринованные мидии и прочая морская дребедень, на которую мы кидались только в первые дни экспедиции. На дальнем, фруктовом столе желтели порезанные аккуратными дольками дыни — редкие фрукты высоких широт Арктики. Вот тут-то мы со студентом и отыгрались за ананасы.
Мы отнесли деликатесы за наш стол и, взяв подносы, встали в хвост небольшой очереди — за завтраком. Сутки предстояло жить на шведских военно-полевых супах, и поэтому следовало подкрепиться. Я взял три огромные копченые сосиски, картошки, а для знакомства с экзотикой — жареный бамбук и спаржу, которых я никогда не пробовал. В углу стоял автомат, который выдавал шесть сортов кофе (мы их конечно же перепробовали в первый день пребывания на корабле), но я пошел ко второму автомату — он был заправлен различными соками. Я нашел методом «тыка» смесь ананасового и апельсинового и нацедил себе стаканчик. Только мы со студентом приступили к завтраку, как обнаружили новое оживление у стола с закусками. Повар поставил туда несколько огромных картонных коробок. Рядом им же были расставлены разнокалиберные разноцветные пластиковые бутылки. Мы были на судне новичками, жили здесь всего третий день, а вот знатоки, плывущие уже месяц, резво заспешили к столу десерта, на ходу прихватывая глубокие тарелки и большие ложки. Взяв инструменты, мы устремились за ними и с конца очереди наблюдали за действиями бывалых людей. Они ложками отколупывали огромные куски сливочного мороженого (которое и оказалось в коробках), заливали их фруктовым сиропом из бутылок и разносили по своим столам.
Завтрак оказался более плотный, чем всегда. Я с тревогой наблюдал, как прямо на глазах у меня округляется животик, и твердо решил почаще посещать сауну. Мы со студентом добрели до нашей каюты, сложили несъеденный запас дынь на тарелку, растянулись на койках и задремали под уютный шум принудительной вентиляции.
Меня разбудил голос начальника экспедиции, объявлявшего по корабельному радио подготовку к нашему вылету. Мы собрали рюкзаки, оделись и вышли на палубу. Чайки вились вокруг «Академика». Те птицы, что летали вдали, были белыми, а что летали поближе к бортам, все сплошь были розовыми, отсвет красных бортов нашего судна падал на белоснежное оперение птиц, вызывая эти чудесные рефлексы.
Со склада, который располагался на верхней палубе у вертолетной площадки, мы вытащили нашу пластмассовую бочку — тоже шведское изобретение. В ней хранилось лагерное оборудование на двоих: палатка, спальные мешки, миниатюрная полевая печка и топливо к ней (банальный, но красиво упакованный шведский денатурат). Бочка закрывалась герметически, и поэтому барахло, хранящееся в ней, оставалось сухим даже в самые жестокие дожди. Народ из нашей группы, все шесть человек, уже суетился около вертолета и затаскивал внутрь свои вещи — рюкзаки, бочки — и общественный груз — рацию, лодку, огромный ящик с неприкосновенным запасом, ящик с инструментами и прочее барахло. Одетые в аккуратные, очень практичные костюмы, специально разработанные для работ в Арктике, шведы выделялись на фоне разномастно одетых русских. Многие из российской части экспедиции подумывали купить у Юхи этот сравнительно недорогой костюм. Но никто не купил. Из-за ярко-голубого цвета полярного одеяния.
Последней вещью, которая была внесена в вертолет, был карабин — защита от медведей. Я сел у открытого иллюминатора рядом с Питером — шведским орнитологом, внешне — настоящим арийцем (как позже выяснилось, и характер у него был нордический). Руководитель полетов пересчитал нас по головам, механики сняли цепи с колес, машина загромыхала двигателем и резво поднялась в воздух. Летчики сразу взяли курс на берег, и поэтому, только высунувшись в иллюминатор под обжигающе-холодный поток арктического воздуха, можно было рассмотреть сверху оранжевую коробку нашего корабля, стоящего посреди бескрайнего белого поля.
Вскоре показался берег. Вертолет, снижаясь, понесся над длинной косой, у которой нежно синели огромные неподвижные льдины. Стали появляться вездеходные дороги и старые ржавые железные бочки. Они концентрировались у нескольких домов, расположенных на самом берегу, прямо у кромки льдов. С вертолета был виден и стоящий у сарая трактор, и странный механизм, похожий на сенокосилку. «Восьмерка» села прямо на помойке, раскидав при этом кучу старых ржавых консервных банок. Через несколько минут машина улетела, оставив нас с нашим экспедиционным барахлом среди пустых ржавых бочек, консервных банок и досок.
Дверь полярной станции открылась, и оттуда вышел плотный, стриженный наголо, бородатый, довольно молодой мужчина в тяжелом бушлате. Мы двинулись навстречу — знакомиться. Меня восхитило то чувство собственного достоинства, с которым нас встречал этот отшельник. Он смотрел на нас абсолютно равнодушно, с таким выражением лица, будто вертолеты к нему прилетают несколько раз в день, а не в год, а иностранцы гостят каждую неделю. Хозяин ни о чем не спросил нас, а, подставив широкую спину дующему с севера ветру и прикрыв свою стриженную «под ноль» голову капюшоном своего арктического бушлата, повел нас в дом.
У крыльца нас молча встретили три огромных черных ньюфаундленда, дружелюбно вилявших хвостами. Хозяин открыл дверь и пригласил нас внутрь. В доме было очень жарко и пахло соляркой — топилась печка, работающая на этом топливе. У самого входа висел карабин с оттянутым затвором и пустой обоймой. Из глубины строения с нами с купеческой чинностью поздоровались еще два сотрудника станции — пожилые мужчина и женщина и пригласили нас в кают-компанию. Там стоял огромный стол, все стены были заняты стеллажами с книгами. В комнате было сумрачно — подоконник был сплошь заставлен банками, горшками и ящичками, в которых произрастали южные растения — огурцы, помидоры, перец, арбузная плеть и метелка проса.
Мы, изнывая от немыслимой жары, посидели, немного побеседовали о нашей экспедиции и покинули дом — надо было разбивать лагерь.
На берегу Ледовитого океана за несколько минут были поставлены четыре палатки. С кем мы ни говорили в Москве об экспедиционном снаряжении, все восторгались только тремя вещами — шведским столом, шведскими спальниками и шведскими палатками. В заграничном тканевом доме все было продумано до мелочей. Один человек при некотором опыте мог поставить ее в любом месте — на камнях, песке, на лугу или в лесу минут за пять, двое — за три. Палатка состояла из двух частей. Внутренняя — прямоугольная, ярко-красного цвета, она удерживала тепло, вместе с тем пропускала воздух и не пропускала комаров, и наружная — тент, имеющий форму полусферы и сделанный из тонкой, но очень прочной водостойкой ткани, окрашенной в благородный серебристо-зеленый цвет. Тент, благодаря согнутым в дуги трем эластичным разборным шестам, которые и поддерживали всю конструкцию, а также особому крою, плотно не прилегал к внутренней части, и поэтому в палатке не было душно. Наружные вентиляционные окна имели плотный козырек, который препятствовал попаданию даже косого дождя внутрь палатки. Прорезиненный пол позволял ставить ее на любом болоте. Кроме того, этот чудесный домик имел две двери — всегда можно было воспользоваться той, которая находилась с подветренной стороны. Полусферическая форма тента прекрасно выдерживала ураганный ветер. В общем, палатки были замечательные.
