Леонид Семаго - Зеленая книга леса
Среди лесного цветочного потопа вдруг явятся взору иные дива — цветные ранневесенние грибы. Как неглубокие чашечки, не крупнее трехкопеечной монеты, растут грибки лососево-розового цвета. На полусгнившей ветке рядком расположились черные, без всякого оттенка и блеска грибы-рюмочки.
После долгого зимнего однообразия весеннее изобилие цветов ошеломляет нас и поражает великолепием. Рука помимо воли срывает сначала первый попавшийся цветок, потом тянется к лучшему, а глаз ищет, где растет еще красивее. И вместо маленького букетика из леса мы выносим охапку загубленной красоты. Богатство природы мешает проявиться чувству тревоги за судьбу и подснежников, и сон-травы, и хохлаток, и тех растений, которые зацветают после них.
Зарянкаа девятый день весны, опередив подснежники, зацвела по опушкам лещина. Вытянулись, потолстели и пожелтели, будто напитавшись солнечного света, ее сережки и ждали только ветра, чтобы тот вытряхнул из них пыльцу. Ветра не было, но на ветку села, вспорхнув с земли, небольшая птаха с оранжевыми щеками и шеей, и весь куст мгновенно окутался желтоватым облачком. Не успел золотистый ореол ни осесть, ни отплыть в сторону, как пропела зарянка короткую песенку. Помолчав, повторила еще, и словно прибавилось от незатейливого малинового напева тепла и света у весеннего дня.
Эта короткая песенка была чиста, как вода в лесном ручье, звучна, потому что не было еще других лесных певцов, и немножко грустна, потому что словно замирала к концу. У птицы было задумчивое выражение черных глаз, больших и круглых, и настолько гармонировало оно с минорным напевом, что спой зарянка свою песню чуть быстрее или с соловьиной громкостью, как вмиг исчезло бы все обаяние.
Песня у зарянки проста, но красива. Малиновый свист переходит в звенящую трель, которая замирает неоконченной, словно птица, оборвав ее, затаивает дыхание, чтобы уловить отголосок последнего звука. Но голос ее хотя и чист, слишком слаб, чтобы родить в пустом лесу эхо. После короткого молчания зарянка начинает новую песню, в которой те же самые ноты расставлены в ином порядке. После следующей паузы между стволов разносится еще один напев. При одинаковом общем строе, одной громкости и продолжительности каждая чем-то отличается от уже спетых, но птица все никак не выберет, какая же лучше всех. Не изменяются ни темп, ни тональность, ни продолжительность песенки, но чудится, будто после зарянки повторяет ее невидимый пересмешник, не схвативший верного мотива, но и не нарушивший его музыкального единства.
В разгар весны в хороших песенных местах утром и днем голос зарянки немного теряется в птичьей многоголосице, хотя поет она не меньше других. Зато на вечерней заре, когда успокаивается дневной ветерок, никто из птиц друг другу не мешает, никто никого не перебивает, убаюкивающее пение зарянки слышно отчетливо. Гаснет заря — и один за другим смолкают певцы, словно очарованные вечерним покоем леса.
Бывает, что в середине апреля холодный ветер пригонит с севера переполненные сырым снегом тучи, и он, как зимой, в одну ночь пригнет к земле кусты и молоденькие деревца, завалит цветущие подснежники. Но утром в заснеженном лесу снова запоют зарянки, и с потеплевшей земли, с зелено-голубых ковров, словно от их пения, исчезает белая пелена, и молодые травы снова тянутся к солнцу, как после теплого дождя.
Зарянка не пуглива. К поющей птице даже в светлом редколесье можно подойти совсем близко. Но увидеть самку, занятую постройкой гнезда, удается редко: настолько она скрытна и осторожна. Место для гнезда пара никогда не выбирает в чистом лесу, а находит тенистое, овражистое урочище, захламленное валежником, где остается на все лето. Гнездо зарянка обязательно прячет в какое-нибудь укрытие: в широкое дупло, под корни, под кучу хвороста, под забытую поленницу, подальше от любопытного постороннего взгляда. С первыми птенцами все обходится благополучно, а вторых судьба иной раз меняет на кукушонка. К первому гнезду кукушки просто не успевают, зато второе сумеют отыскать, как бы оно ни было спрятано.
Друг с другом зарянки необщительны. Двух взрослых птиц можно увидеть вместе только у гнезда, то есть пока существует семья. Все остальное время каждая живет сама по себе. Птенцы, сменив до отлета детское платье на взрослое, тоже становятся одиночками. Но какую-то связь друг с другом зарянки поддерживают, подавая сигналы, похожие больше на механический звук, чем на живой голос: этакое негромкое стрекотание или частое пощелкивание. Если бы их совсем не интересовало присутствие сородичей, молчали бы они, как молчат на пролете кукушки.
Весной зарянки рано появляются в среднерусских дубравах, иногда чуть ли не первыми из настоящих перелетных птиц. А покидают леса уже в самое предзимье, когда начинают ощипывать калину свиристели и по опушкам посвистывают снегири. В такую пору встреча с молчаливой зарянкой в опустевшем лесу запоминается надолго: странно видеть певца весенних зорь в ненастную пору глухой, глубокой осени, на пороге зимы. Но нередко приход зимы на среднем Дону затягивается до конца декабря я даже до начала января. А иногда после солнцеворота выдаются такие дни, когда над ярко-зелеными полями озими не хватает песни жаворонка, а в бору — зарянки, чтобы поверить в сверхранний приход весны.
Но далеко от этих полей поднебесные певцы, и не до песен последним зарянкам, хотя это не больные и не истощенные подранки, отставшие от своих. Нет, это здоровые, крепкие птицы, у которых в затяжную и не суровую осень миграционное состояние прошло прежде, чем они собрались лететь. Такие остаются зимовать на тех участках, на которых остановились, и, бывает, доживают до того времени, когда начинается весенний перелет зарянок. Часть из них, словно понимая, что в лесу зиму не пережить, становятся до весны горожанами. В городской обстановке если даже с кормом туговато, то можно переночевать в тепле, на чердаке, в подъезде, в заводском цехе.
Но какой бы мягкой ни была зима, помогать тонконогим и зябким зарянкам можно только кормом, потому что эти птицы не переносят неволи. Пойманные весной или летом, они осваиваются в клетках, лишенные свободы зимой, погибают от шока. Приходится придумывать разные ухищрения, чтобы отвадить от кормушки воробьев и синиц и не испугать при этом зарянки.
В зимней обстановке становится понятной взаимная неприязнь двух зарянок друг к другу. Каждая птица охраняет участок, где кормится, и гонит с него своего соплеменника так же энергично, как весной с семейной территории прогоняет чужака. Вначале она предупреждает его недовольным стрекотанием; если это не помогает, то вторым предупреждением может быть песня, за которой следует прямое нападение на пришельца. Ежедневное изобилие корма может примирить зимних соседей настолько, что, сытые, они будут отдыхать на теплом скате крыши чуть ли не бок о бок друг с другом, по очереди пить капельки из одной и той же сосульки, по очереди брать крошки с кормушки.
