Охота пуще неволи - Анатолий Иванович Дементьев
Между тем небо на восточной стороне опять посветлело, редкие облака раздвинулись, открыв багрово-желтый лунный лик. Почему-то вспомнилось, что луну называют «цыганским солнышком». Такое название, наверное, осталось в наследство от прошлого, когда о цыганах шла дурная молва. В далеком детстве кто-то сказал мне, что на лунном диске можно разглядеть черты лица «убитого Каином Авеля». Пылкое воображение помогло увидеть эти черты героя библейской сказки. Когда я стал старше, то понял, что Каин и Авель — досужая выдумка церковников, но человеческое лицо мне по-прежнему виделось на поверхности верного спутника Земли.
Вот и сейчас я смотрел на отливающий медным блеском лунный диск и опять видел это лицо. Стало неприятно, я перевел взгляд на плесо. По спокойной водной глади протянулась серебристая неширокая полоска. Она наискось пересекала все плесо и терялась в редниках. На светлом фоне этой полоски отчетливо вырисовывалась каждая тростинка, каждый листик.
Спать еще не хотелось. Я продолжал любоваться лунной дорожкой да прислушивался к лаю потревоженных кем-то дворняжек в поселке.
Внезапно надо мной торопливо просвистели птичьи крылья, и вслед за тем негромко всплеснула вода. Я схватил ружье и, напряженно всматриваясь в густой мрак, старался разглядеть, кто это опустился на плесо. Увидеть ничего не удавалось. Но вот прошло две-три минуты, и на лунной дорожке появился профиль спокойно сидящей утки. Видно ее было хорошо. По длинному и острому хвосту я предположил, что это — шилохвость и, вероятно, селезень, птица крупная. Шилохвость плавала на расстоянии двадцати — двадцати пяти метров. Я закрыл стволами ружья весь контур утки и нажал спусковой крючок. В ночной тишине громко прозвучал выстрел, на какую-то долю секунды пламя осветило плесо и ближние тростники. Заволновалась вода на лунной дорожке, и что-то трепыхнулось там, в дальнем ее конце.
Я схватил шест, выгнал лодку на плесо и поплыл к месту, где только что сидела утка. Селезень шилохвости плавал вверх брюшком. Неожиданная удача окончательно прогнала сон. Я вернулся в свою засидку и опять стал смотреть на лунную дорожку. Появилась надежда, что еще кто-нибудь из озерных обитателей выплывет на нее.
Прошло около получаса, и вот на серебристой полоске возник новый силуэт. На этот раз трудно было определить, кому он принадлежит, но одно не оставляло сомнения — на воде опять сидела утка. Когда и откуда она появилась — я не заметил. Птица повертела головой и негромко крякнула. Этим она себя и выдала. На ее крик в тростниках отозвалась вторая кряква и вскоре тоже выплыла на лунную дорожку. Обе утки стали нырять, чистить перья и охорашиваться.
Стараясь не подшуметь, я осторожно поднял двустволку, но как только приложил ружье к плечу — кряквы исчезли. Светлая полоска воды была так спокойна, словно на ней и не сидели утки. «Неужели они меня заметили? — подумал я. — А может быть, их встревожил блеск ружейных стволов, отражающих свет луны?» И только я это подумал, как на лунной дорожке снова возникли утиные силуэты, но теперь их было четыре. Вот чудо! Я протер глаза и опять посмотрел на дорожку. Ни одной птицы! А потом показались две, две непонятным образом превратились в четыре, а четыре снова исчезли!
Ничего не понимая, я подался вперед и ощутил на лице прикосновение тонкой тростинки. Отстранив ее рукой, посмотрел на лунную дорожку. Там опять плавали две кряквы. «Сейчас будет четыре», — подумал я, но… время шло, а уток как было две, так и оставалось. Галлюцинация прекратилась. Только сейчас я догадался, что все дело было в маленькой тростинке; мешавшей хорошо видеть в скудном лунном освещении.
Как только утки сплылись, я выстрелил сначала из правого, затем из левого ствола. Мелькнули неясные контуры улетающих птиц и сразу же растворились в ночном небе.
Ругая себя за обидный промах, я зарядил ружье. Необычная охота с помощью луны увлекла меня, но надежды на то, что еще кто-нибудь прилетит, уже не оставалось.
Яркие звезды щедро усыпали все небо. Лунный диск медленно поднимался по нему, заливая уснувшее озеро призрачным, неверным светом. Вероятно, я задремал, а когда очнулся, на лунной дорожке опять появились утиные силуэты. По маленьким клювам и низкой посадке можно было без труда распознать в них лысух.
После моего выстрела две из пяти лысух остались на месте, а остальные скрылись в тростниках. «Что же, — подумал я, — на безрыбье и рак — рыба», — и поехал подбирать птиц.
К полуночи к моим трофеям добавилась еще кряква и серая. Обе они были сбиты тоже на лунной дорожке, которая словно магнит притягивала их, выставляя на мои выстрелы. А может быть, просто я удачно выбрал плесо: птицы привыкли останавливаться здесь, чтобы отдохнуть и покормиться.
Мой союзник, «цыганское солнышко», успел подняться довольно высоко, и светлая дорожка на плесе расплылась, стала неясной. Охоту пришлось прекратить и подумать о том, как провести остаток ночи, благо, до утренней зари было уже недалеко.
«Не цыганское это солнышко, а охотничье», — думал я, укладываясь удобнее на охапку тростника в лодке. Луна заговорщицки смотрела на меня и будто подмигивала: правильно, мол, не цыганское, а охотничье.
СПУСТЯ СЕМЬ ЛЕТ
Весна. И вот я опять иду по знакомой дороге. Последний раз я проходил здесь лет семь назад. Так же, извиваясь, убегала вперед дорога, вдали синел сосновый бор, а вокруг расстилалось поле, над которым кружились стаи ворон. Как будто ничего не изменилось, и вместе с тем что-то не так. Но что именно? Внимательно осматриваюсь. Ах, вот оно что! Слева видны трубы заводских корпусов — раньше их не было. Справа начато строительство жилого дома. Город приблизился вплотную к лесу.
Иду погруженный в свои думы.
Вот и лес. Те же сосны, между которыми попадаются одинокие березы. Я рад им, как старым друзьям. Маленькие листья, нежно пахнущие и клейкие, окутывают темные ветви деревьев. Кое-где поднимаются первые ростки молодой травы и желтеют подснежники. Отовсюду доносится веселый птичий щебет. Пернатые хлопочут над устройством гнезд.
Сворачиваю влево, к Миассу. В прибрежных болотах и поймах раньше всегда водились утки и бекасы. Припоминаю, что потом должны встретиться заводи, островки, кусты, наполовину залитые в эту пору вешней водой.
Здесь я много охотился. Вспоминать прошлое приятно и почему-то немного грустно. В те дни я бродил по реке вместе с другом школьных дней Юрием. Дружба наша была многолетней, испытанной, прочной. Учились мы в одной школе, поступили в один институт, а потом были призваны в армию. Война разделила нас. Переписка оборвалась,
