История одного филина - Иштван Фекете
Поезд прибыл без опоздания, и Помози с молодым задором подхватил объемистый багаж аптекаря. Паровоз с приглушенным тутуканием потянул вагоны дальше, в глубь мирно запорошенного снегом поля.
— Как тут вам живется? — спросил аптекарь, и агроном в ответ лишь махнул рукой, жестом давая понять, что, мол, живется неплохо, насколько хорошо вообще может житься человеку в нынешние тревожные, сумасбродные времена. Но вслух он сказал другое.
— Хорошо, что вы собрались к нам, дядя Лаци.
— Видишь ли, и мне эта поездка в радость, потому что дома только попусту терзаешь самого себя. Не раз думаю даже, что, пожалуй, к лучшему, что бедная тетка твоя не дожила до наших дней…
Повозка негромко и монотонно постукивала по дороге, а Ферко, сидящий на козлах, конечно же, ловил каждое слово собеседников.
— У конторы придержи лошадей, Ферко. А ты, Йошка, заскочи за патронами…
— Как прижился филин? — спросил аптекарь, и агроном обрадовался, что разговор перешел на охотничьи темы.
— Превосходно! Умен, как и все филины вообще, а теперь стал и более покладистым. Прогуляем его разок-другой. Помози умеет с ним обращаться, и Ферко тоже, да и с Мацко они волей-неволей сдружились.
— Филины не любят собак.
— Да, но Мацко по своему характеру такой рохля и до того незлоблив, что, наверное, даже филин почувствовал это…
Да, дело обстояло именно так, хотя, конечно, ни филин Ху, ни Мацко не анализировали своих чувств. Ху — когда брала верх натура — вдруг начинал зло пощелкивать клювом, давая понять Мацко, что терпеть не может все собачье племя, на что Мацко виновато вилял хвостом, но затем они как ни в чем не бывало вновь продолжали разговор на том неуловимейшем языке, который понимали только они: движением, позой, радостным сверканием или мрачным блеском глаз, почесыванием, вилянием хвоста, зевком можно выразить все необходимое. Собственно говоря, и филин, и пес оба были одиноки, но они никогда не скучали, потому что в любой момент могли уснуть. А когда они бодрствовали, то настороженно приглядывались к окружающему, наблюдали и ждали. Один скреб шкуру, другой поправлял клювом перья, но нередко у Мацко возникало желание проведать Ху, а филин — хоть сперва и хохлился недовольно, все же радовался приходу Мацко, он чувствовал безграничную доброту и дружелюбие дворового пса.
В то утро Мацко позднее обычного побрел в сад, чтобы наведаться к филину: когда падал снег, так и тянуло подольше поспать в уютной и относительно теплой конуре. Проснувшись, Мацко долго смотрел на покрывший всю землю снег; из надежного укрытия смотреть на сплошную белизну было даже приятно. Но Мацко не первый день жил на свете и знал, что снег, с виду такой пушистый и нежный, на ощупь — холодный, хотя и к холоду этому тоже можно притерпеться. Мацко посапывал у себя в конуре и выжидал, пока распогодится, тем более, что во дворе было тихо, повозка с хозяином уже вернулась и негромкие голоса людей еще больше усиливали мирный покой, что вместе со снегом наполнил и двор, и округу. Свинья Чав, по своему обыкновению, сыто храпела, а ее подросшие поросята, посапывая, спали в своем закуте и время от времени почесывались во сне, потому что блох в хлеву было полным-полно. У Мацко в будке блох не было, хотя он и не задумывался, почему это так. Правда, пес видел, как Ферко иногда посыпал у него в будке каким-то белым порошком, и Мацко одобрял это, потому как все, что делал человек, можно было только одобрять.
Но вот Мацко вспомнил про филина, встал и встряхнулся всем телом. В этом заключался для собаки весь утренний туалет; затем пес осторожно вышел наружу. Мягкое, холодящее прикосновение снега пробудило в нем прошлогодние воспоминания, что почти совпадало с понятием о времени: прошедшем времени.
Мацко понюхал снег, в нос ему набились снежинки, пес чихнул и поспешил к филину.
Ферко еще на рассвете расчистил дорожку в саду, вплоть до самой хижины филина, так что Мацко понял: никуда больше, кроме как к домику филина, лучше и не соваться.
По обыкновению, Ху сидел на своей крестовине, закрыв глаза, но Мацко знал, что филин не спит. Пес приветливо завилял хвостом, а затем и фыркнул, на что Ху сделал вид, будто зевает.
— Ну, теперь ты знаешь, что такое снег, — Мацко обвел взглядом заснеженный сад, — иногда я даже валяюсь в нем, потому что это полезно для шкуры…
— Этот снег навевает сны, — поправил перья Ху, — а спать приятно, потому что тогда я снова переношусь домой, хотя старики-филины меня не замечают. Но у себя в пещере я никогда не видел этого снега…
— Ты еще молод, Ху, и увидишь не раз, как ложится снег, и с каждым разом, как ты это увидишь, ты будешь становиться старше. Сперва цветут деревья, и тогда всевозможные запахи плавают в воздухе и щекочут нос, даже ночью, а потом приходит жара, и вместе с нею появляются комары, летучее племя Зум, назойливые твари, которых я терпеть не могу; еще позже все, что зреет на деревьях становится красным, желтым и синим, а затем, через некоторое время, приходит снег. А потом снова цветут деревья, приходит пора, которую люди называют весною и радуются ей. Я тоже появился на свет весной. Смотри-ка, к тебе прилетела Цитер!
На ветку у дверцы хижины уселась синичка и чуть ли не вся протиснулась сквозь ячейку проволочной сетки: уж очень ей любопытно было взглянуть на филина.
— Ой! — пискнула синичка. — Ой, до чего страшный!
— Лети сюда, — заморгал Ху, — здесь нет ветра…
Синичка оцепенела от ужаса, но когда Ху зашевелился, страх отпустил птаху, и она стрелою метнулась прочь и с бешено колотящимся сердечком уселась на ближайшем тополе.
— Дзень-тинь-тень! Что это? Кто это был?
В глазах синички застыл ужас.
— Такой громадный и страшный…
— Посмотрю-ка я сама, — сказала ее мать, которая, правда, теперь держалась особняком от своего подросшего потомства. Синица подлетела к дверце хижины, но тут же стрелой метнулась обратно.
— Дзень-тинь-тень! Это же грозный Ху, лесной филин! Я уже слыхала о нем, но бояться его не надо, ведь он пленник…
— Пленник он или нет, а все же разумнее держаться от него подальше, — вмешалась другая синица, — я знаю один хороший сад, —
