Екатерина Мурашова - Живущие рядом (сборник)
— Надо что-то делать! — сказала я.
— Что ж тут сделаешь? — пожала плечами бабушка. — Сам виноват.
Но я считала, что сдаваться рано. Порыскав по квартире, я отыскала медицинский пинцет, которым бабушка доставала крышки из кипящей воды, когда закатывала огурцы. Потом я снова достала Митю из аквариума и зажала его в кулаке. Вообще-то Митя очень не любил, когда ограничивали его свободу. В эти моменты он сразу вспоминал о своем диком прошлом и начинал кусаться. Но здесь он словно понимал, что я хочу ему помочь, и даже не пытался меня укусить. После нескольких попыток мне удалось вытащить застрявшую поперек макаронину. Вторая высунулась сама вслед за первой. Мите полегчало, и он сразу начал вырываться. Я высадила его в аквариум, остальные макароны он достал сам, и тут же принялся их с хрустом есть.
— Чего ж ты такой глупый? — укоризненно спросила я. — Не понимаешь, что ли?
— Откуда ж ему знать-то? — вступилась за Митю бабушка. — У них же в степи макароны не растут…
Я представила себе растущие в степи макароны и засмеялась. Митя удивленно посмотрел на меня и взял следующую макаронину.
Митя вообще был серьезным хомяком. Но иногда, когда был сыт и не занят грызением обоев и других вещей, Митя мог и поиграть. Играл он в основном с моей мамой. Мама ложилась на диван, запускала к себе Митю, ставила руку на локоть и говорила:
— Митя! Сейчас я тебя буду вылавливать!
После этого мамина рука как бы нападала на хомяка, а Митя отбивался лапками. Когда я вижу по телевизору японскую борьбу сумо (там борцы очень толстые), я всегда вспоминаю маленького толстенького Митю. Митя явно понимал, что это игра, потому что никогда не пускал в ход зубы.
Митя прожил у нас всю осень, зиму и весну. На лето дедушке, как ветерану войны, выделили комнату в большом деревянном доме-даче в поселке Комарово. Мы поехали туда жить и взяли с собой Митю и его аквариум. Все жители дома-дачи Митю любили, а поэт дядя Толя Чепуров даже посвятил ему стихотворение (к сожалению, теперь я его не помню, но тогда оно мне очень понравилось).
На даче Митя очень любил гулять по травке и рыться в опилках. Опилки в больших количествах заготавливал мой приятель Кирилл с голубой дачи за большим забором. Он везде ходил с пилой и очень громко пилил все подряд. Все Кирилла ругали, а мой дедушка говорил, что Кирилл молодец, и, возможно, впоследствии станет классным плотником или даже столяром. Дедушка Кирилла был академиком и, кажется, планировал для Кирилла какое-то другое будущее.
Когда в конце лета меня увезли с дачи, Митя и наши вещи оставались там еще на несколько дней ждать машины. В эти несколько дней Митя сбежал. Кто-то из жильцов положил ему в аквариум свернутый в трубку журнал. Митя залез на журнал, встал на задние лапы и вылез из аквариума. Мама искала его и звала, но в большом деревянном доме со множеством щелей найти маленького хомяка казалось невозможным. Больше мы Митю не видели.
Наша соседка, вдова сподвижника Владимира Ильича Ленина, выращивала на грядке перед домом горох и жила на даче до глубокой осени. Она рассказывала моей маме:
— Представляете, Галочка, мой горох повадилась воровать толстая, наглая, рыжая, бесхвостая мышь. Я видела ее из окна своими глазами. Причем, вот какая подлость: эта мышь нагибает лапами растение и откусывает именно нежные верхушки. Да еще и уносит их куда-то…
Мне приятно думать, что толстая рыжая мышь, воровавшая горох у нашей соседки, была именно Митей. Я хочу верить в то, что Митя сумел сделать зимние запасы, залег в спячку и пережил где-нибудь под нашим или соседкиным домом суровую ленинградскую зиму. Ведь, в конце концов, Митя был рожден в степи и по сути своей всегда оставался серьезным, нормальным диким зверьком. Он вполне мог выжить на воле.
Любимый враг мой…
Мой теперешний пес по кличке Уши с юности страшно не любил ротвейлеров.
И я, кажется, даже знаю, когда и как эта нелюбовь возникла.
Когда Уши был щенком, мы были с ним незнакомы. Он попал ко мне подростком, приблизительно одиннадцати месяцев отроду. Больше десяти лет назад мы встретились на Менделеевской линии, вблизи Библиотеки Академии наук, куда я сама пришла позаниматься в читальном зале.
Уши одиноко бродил по газону бульвара и что-то там выедал. Внешне он был весьма похож на моего недавно умершего пса Раджа и, наверное, поэтому я решила взять его себе. Уши был не против. Как он попал на бульвар, я так и не поняла. Ошейника на нем не было, отчаяния недавно потерявшейся и оставшейся без хозяина собаки — тоже. Он был весьма упитан, приятно доброжелателен и вполне здоров. Самая вероятная гипотеза, которую мы с друзьями впоследствии построили: Уши сбежал (или просто ушел погулять) из вивария Физиологического института, который располагается неподалеку от БАНа.
Послужить науке Ушам не удалось — я взяла его к себе жить.
Внешне он был черным, довольно мохнатым, имел пушистый хвост-баранку и большие полувисячие уши, смешно хлопающие при беге и прыжках (откуда и кличка). В общем — типичная крупная дворняга, какая-то сложная смесь лаек и овчарок. Впрочем, морда у Ушей была и остается вполне широкой и «чемоданистой», и вслед за Шариковым он может предположить, что «его бабушку любили водолазы».
Десять лет назад Уши был веселым и общительным собачьим подростком — ласкался ко всем людям, которые склонны были его ласкать, и лез играть ко всем собакам без разбора. Крупные и средние собаки относились к этому с пониманием, а собачья мелочь и их хозяева слегка опасались ушачьего напора и энтузиазма (не дай бог затопчет в порыве добрых чувств!).
Однажды в парке Авиаторов он увидел на дорожке приземистого широкогрудого ротвейлера и тут же, высоко подпрыгивая и махая хвостом-баранкой из стороны в сторону, побежал к нему играть. Ротвейлер, не говоря дурного слова и даже не становясь в угрожающую позу, с утробным рыком бросился на подбегающего к нему дворянина и вцепился своими могучими клыками Ушам в бок. Уши, явно не ожидавший ничего подобного, отчаянно завизжал и, даже не пытаясь драться, кинулся в сторону, в кусты. Все это произошло так быстро, что я просто не успела ничего сообразить. Ротвейлер еще немного порычал и невозмутимо потрусил по дорожке дальше. Хозяйка его, как водится, была похожа на своего пса — на ее широком лице явственно пропечатывалась та же тупая, сумрачная упертость непонятного генеза.
Обычно взрослые, психически полноценные псы не трогают щенков и собачьих подростков, но, возможно, ротвейлер, которому на вид было лет пять-шесть, полноценным псом не был. Как психолог, могу предположить, что они оба (вместе с хозяйкой) чего-то все время отчаянно боялись. Именно поэтому молодая, веселая, игривая (но очень крупная — выше ротвейлера в холке) дворняга показалась им опасной. А лучшей защитой, как известно, в определенных кругах считается нападение.
