Сын Казана - Кервуд Джеймс Оливер
— Что случилось? — воскликнула она. Пьеро пожал плечами.
— Ничего, — отвечал он, — если не считать того, что в душе у фактора ты восстановила против себя тысячу дьяволов и что…
Увидев Бари, он остановился и указал на него.
— Вчера вечером, — продолжал он, — когда фактор поймал его в силок, то он больно укусил его за руку. Рука распухла чуть не вдвое, и я сам видел, как в ней почернела кровь. Это — заражение.
— Заражение!.. — усмехнулась недоверчиво Нипиза.
Она посмотрела Пьеро в глаза. Они были мрачны, и в них светился какой-то злобный огонек, который Нипиза сочла за торжество.
— Да, заражение крови, — ответил Пьеро. — Я спрятал от Него наши лекарства и сказал ему, что нельзя тратить ни одной Минуты и следует как можно скорее вернуться в Лакбэн. И он испугался, этот черт! Но он все-таки не решается. С почерневшей Рукой он боится отправиться один и просил меня сопровождать его. Слушай, Нипиза. Мы уходим с заходом солнца. Но перед Уходом я должен тебе кое-что сказать.
Бари увидел, как они сели рядом в тени старых сосен. До него донесся их тихий говор, главным образом Пьеро, и наконец он увидел, как Нипиза обняла обеими руками отца за шею и как затем Пьеро ушел обратно в лес. Ему подумалось, что она уже больше никогда не повернет к нему своего лица — так долго она смотрела вслед своему удалявшемуся отцу. А когда она наконец вернулась к нему, то уже не показалась ему той Нипизой, какою она была, когда заплетала в волосы цветы. Она уже более не улыбалась. Она опустилась перед ним на колени и вдруг резко схватила его обеими руками за голову.
— Заражение крови… — прошептала она. — Это ты, ты, Бари, отравил ему кровь! У тебя было что-то на зубах! О, как бы я хотела, чтобы он умер! Потому что я боюсь его… боюсь!
И она задрожала.
Может быть, в этот самый момент природа заставила Бари понять, что отныне для него восход и заход солнца уже будет зависеть от этой девушки, рука которой покоилась на его голове. Он тихонько заскулил, постепенно стал придвигаться к ней и уже сам, добровольно, положил ей голову на колени.
ДОЧЬ БУРИ
Долгое время Нипиза сидела, не двигаясь, в лесу с полными руками цветов, и Бари чисто по-собачьи смотрел обожавшими глазами ей прямо в лицо.
Только благодаря своим необыкновенным ласковости и кроткому обращению и, главное, безграничному доверию, она сразу же приручила к себе Бари. Теперь он готов был исполнять малейшее ее желание.
Когда она подняла голову и посмотрела наверх, то тяжелые облака массами плыли над вершинами деревьев. Сразу потемнело. В шепоте ветра и в мертвой тишине сгустившегося мрака чувствовалось угрюмое приближение бури. Теперь уже не будет ни солнечного заката, ни луны, ни звезд, так что идти будет темно и если Пьеро и фактор из Лакбэна еще не отправились в дорогу, то, ввиду непроглядной темноты, которая не замедлит скоро окутать всю землю, они обязательно останутся дома.
Нипиза вздрогнула и вскочила на ноги. В первый раз вместе с нею вскочил и Бари и стал сбоку нее. Над ними, точно огненным ножом, молния из края в край разрезала небо, и вслед за нею раздался оглушительный удар грома. Бари попятился назад, точно его ударили по лбу. Он немедленно забился бы под ветви шалаша, но, взглянув на Нипизу, увидел в ней что-то такое, что внушило ему уверенность. Гром ударил снова. Но нa этот раз Бари уже не попятился. Он устремил глаза на нее.
Она стояла, выпрямившись, такая стройная в этом надвигавшемся мраке, рассекаемом молниями, и ее красивая голова, откинувшаяся назад, разжатые губы и сверкавшие глаза были точно у высеченной из мрамора богини, приветствовавшей разгулявшиеся стихии. Может быть, это происходило оттого, что она родилась именно в бурную ночь. Много раз Пьеро и ее покойная мать рассказывала ей о том, как в ночь ее появления па свет небо раскалывалось на части от ударов грома и от непрерывных вспышек молнии, весь мир был похож на ад, как все ручьи вышли из берегов и тысячи стволов деревьев валились от неистовства бури и как за шумом дождя, хлеставшего по крыше их избушки, не было даже слышно стонов роженицы и первых криков ее младенца. Вероятно, именно в ту самую ночь в нее и вселился дух молнии и грома. Она любила их и теперь встречала их с удовольствием. Буря помогла ей забывать обо всем, кроме величавой красоты природы ее полудикая душа трепетала от раскатов грома и вспышек молнии, и она то и дело поднимала к небу обнаженные руки и смеялась от радости, что дождь промачивал ее до костей. Вот и теперь она могла бы долго простоять на этой лужайке в ожидании ливня, если бы беспокойство Бари не обратило на него ее внимания. И как только кругом, точно свинцовые пули, забарабанили первые крупные капли дождя, она отправилась вместе с ним к себе в шалаш из можжевельника.
Бари уже испытал однажды бурную, грозовую ночь это было тогда, когда он сидел, спрятавшись под корень дерева и вдруг увидел, как молния зажгла перед ним высокий пень. Но теперь он был уже не один, и теплое легкое давление на его спине и голове от ее руки сообщало ему какую-то страшную, неведомую уверенность. При каждом новом ударе грома он ворчал. Ему хотелось даже схватить зубами молнию, так он осмелел в ее присутствии. Под своей рукой Нипиза чувствовала, как напрягалось его тело, и в моменты наступавшей жуткой тишины она слышала, как звонко и беспокойно он пощелкивал зубами. Затем хлынул дождь, как из ведра. Он совсем не был похож на те дожди, которые Бари уже не раз переживал. Это было целое наводнение, точно в черном небе прорвалась плотина или лопнул водопровод. В какие-нибудь пять минут шалаш превратился в холодный душ не прошло и получаса, как от такого сплошного ливня Нипиза уже промокла до самых костей. На ней не было сухой нитки. Вода ручьями стекала у нее по груди и по спине и целыми потоками скатывалась с ее волос, капли висели у нее на ресницах, а одеяло было уже так мокро, что из него можно было выжимать воду, как из выстиранного белья. Бари чувствовал себя в мокроте так же скверно, как и тогда, когда он вместе с молодой совой попал вдруг в шумный поток, и потому он старался все теснее и теснее прижиматься к Нипизе. И до тех пор, пока гром не укатился, наконец куда-то на восток и молния не стала сверкать уже так часто, а мигала уже где-то далеко, время для него казалось бесконечным. Но и после этого ливень продолжался еще целый час. Затем он прекратился так же неожиданно, как и начался. Весело засмеявшись, Нипиза поднялась на ноги. Вода хлюпала у нее в мокасинах, когда она вышла на воздух. Бари последовал за ней, хотя она и не звала его. Теперь уже под вершинами сосен плыли одни только разорванные облака. Блеснула звездочка. Затем другая. Нипиза остановилась и стала их считать, пока их не высыпало столько, что она запуталась. Прояснилось совсем. После непроглядного мрака во время бури от звезд стало совсем светло.
Нипиза опустила глаза и вдруг увидела Бари. Он был уже не на привязи, ничто его больше не удерживало, и свобода открывалась перед ним со всех сторон. И все-таки он от нее не убежал. Мокрый, как мышь, он смотрел на нее во все глаза и ожидал. Нипиза сделала движение к нему, и он не отступил.
— Нет, ты уже не оставишь меня, Бари, — сказала она. — Теперь ты все равно от меня уже не убежишь. Поэтому бегай на свободе. А теперь… теперь давай добывать огня!
Огня!.. Пьеро первый сказал бы, что она сошла с ума. Во всем лесу ни сука, ни веточки, которые бы оказались сухими! И Нипиза, и Бари не могли не слышать, как вокруг них повсюду бежала вода.
— Огня, — повторила она. — Пойдем за берестой, Бари!
Мокрое платье прилипло к ее телу со всех сторон, и она, как привидение, пересекла полянку и скрылась в густой чаще деревьев. Бари следовал за ней. Она направилась прямо к березе, которую приметила еще днем, и стала сдирать с нее кору. Набрав ее полную охапку, она высыпала ее перед шалашом и стала наваливать на нее кучку сырых веток, пока не завалила ее совсем. Из находившейся в шалаше бутылки она высыпала несколько спичек, и при первом же прикосновении пламени одной из них к березовой коре эта последняя вспыхнула, как промасленная бумага. Не прошло и получаса, как костер Нипизы горел уже так ярко, что если бы не окружавшие его стены леса, то он был бы виден даже от хижины за целую милю отсюда. Она перестала подкладывать в него хворост только тогда, когда пламя стало достигать в вышину более полутора сажени. Тогда она воткнула в землю две большие жерди, повесила на них одеяло и стала его сушить. После этого она стала раздеваться. Голая, она приблизилась к огню, и он окрасил ее тело в оранжевый цвет. Она была удивительно хорошо сложена походила на прекрасную сильфиду, которая вышла из зеленых волн океана, чтобы подышать чистым воздухом. Она запрокинула назад голову и вытянула кверху руки, точно там, где-то среди звезд, находился тот дух, которого она приглашала молчаливо к себе. А затем Бари увидел, как под влиянием тепла костра от ее одежды вдруг повалил пар и как она распустила свои влажные волосы. Благодаря дождю, охладился воздух и, напоенный сладким ароматом от можжевеловых кустов и от сосен, заставлял быстрее обращаться в ее жилах кровь. Она забыла о всех неприятностях ливня. Она уже ничего не помнила ни о факторе из Лакбэна, ни о том, что говорил ей Пьеро. Теперь она представляла собой лесную птицу, такую же дикую, как и те полевые цветы, на которых она стояла босыми ногами. И в роскоши этих удивительных часов, которые последовали за бурей, она уже не могла ни думать, ни видеть перед собой ничего такого, что могло бы ее обеспокоить. Она прыгала вокруг Бари, и глаза ее были веселы и губы смеялись от безотчетного счастья, от простого счастья, состоявшего лишь в том, что она была жива, впитывала в себя ароматный лесной воздух и видела над собой эти удивительные звезды на роскошном, бархатном небе. И вдруг она остановилась перед Бари и, протянув к нему руки, весело расхохоталась.
