Геннадий Падаманс - Первостепь
Угрюмый Носорог опять дожидается на своём месте. Узнал всё равно. Тщетно. Режущий Бивень так же само складывает на груди руки, продолжая идти вперёд. Никого он не видит. Никого нет. Он проходит как ни в чём ни бывало сквозь леденящее облачко и не желает помнить об этом. Никого нет… Рожь Чёрной Ивы чуть-чуть подросла. Самую малость за этот день.
Сильнейшее чувство голода камнем наваливается на него. Он готов съесть целых полмамонта. Но на последнем шесте остался последний бурдюк с мясным порошком.
Что ж, скоро он снова пойдёт на охоту. На большую охоту. На зубров.
Нужно сразу предупредить старейшин.
****
Сомнений быть не могло. Уста соприкоснулись, она передала своё, а потом, в ответ, обожгло челюсти, нёбо, горло, живот – всё подряд обожгло и закружило, а передавший работяга показался таким забавным, таким смешным усатищем, маленьким усатищем, который стремглав понёсся обратно, чтобы выменять новую дозу. Как можно быстрее выменять. Она глядела ему вслед, и сквозь весёлую дымку пробилась тугая волна, сдавила её, подхватила и понесла. Куда-то прочь понесла. Стало горько внутри, противно и горько. Все её ноги спешили вместе с волной, волочились, цеплялись, но не отставали. Ведь сомнений быть не могло. Нажрались!.. Конец.
Высокие травы уходили верхушками в бездонное небо, иссеченное вдалеке серыми разлапистыми пятнами живых длинных гор. Безалаберный ветер колыхал эти горы, ещё грохотал травами, а где-то там, надо всем, полыхало светило и прочерчивало сверкающей полосой нужный путь. Нужный когда-то. Её путь. Рыжей Воина. Их путь. Нажравшихся. Проклятых.
Волна улеглась, и Рыжая Воин смогла, наконец, остановиться. Её нюх не пострадал, её глаза даже более ярко различали тропу, полустёршиеся отпечатки бесчисленных олухов, каждый такой отпечаток притягивался отдельно и увеличивался, множество-множество их она видела разом и по отдельности тоже. Любой могла выхватить зрением, если чем-то он её привлекал. И могла также выхватить нюхом, обнюхать направленно следы каждого олуха на торной тропе. Но зачем? Противны ей были эти следы, её память взывала к Матери, взывала с мольбой, а Мать, где-то там, в муравейнике, так же отчаянно взывала к ней. Она слышала эти призывы, слышала превосходно и легко могла повторить:
Нажрались! Конец… Прокляты.
Муравьи только кажутся маленькими. Их души такие же, как у всех остальных. Их души тоже способны скорбеть, как способны и радоваться. Муравьиный воин не плачет. Никакой зверь не плачет. Но воин – особенно. Воин может только идти по тропе. Идти с радостью. Или идти с безразличием. Но не свернуть. Никогда не свернуть. Никогда. Даже будучи пьяным. Рыжая Воин была разведчицей. Все муравьи хотят быть разведчиками. Далеко не у всех получается. У немногих. У неё получилось. И теперь она жадно принюхивалась, водила длинными чувствительными усами, прислушивалась всем телом, чтобы снова двинуться по тропе. Двинуться дальше. Двинуться с безразличием.
И она двинулась. Шесть её ног слаженно заработали, засеменили по липкой земле и вовсе не спотыкались, разве что самые задние будто бы чуть отставали, запаздывали, отяжелённые заразой, но только самую малость. Зато усы деловито обнюхивали подножия попутных травин, выискивая вкусный запах старых масляничных семян, тех самых, которых так ждут прозрачные от голода личинки. И перехватчики-работяги ждут тоже для обмена на дозу. Но Рыжая Воин привычно забыла о цели, о том, что – возможно – будет потом, где-то там будет. Она была тут, среди трав, тут и теперь. И она искала вкусные масляничные зёрнышки или любую другую добычу. Любую.
Опять под ногами зашуршали песчины. Травы вверху разбежались и открыли во всей красе слепящее фиолетово-жёлтое солнце, от которого, в свою очередь, разбегались разноцветные сферы, безошибочно расчерчивая в небе муравьиный путь. Но Рыжая Воин приглядывалась не к сферам, а к более низким теням. Ведь сверху запросто может свалиться огромный не ошибающийся клюв глухаря. Или влажный язык медведя. Даже просто может спуститься паук по своей нити. И тогда ждущая Мать её никогда не дождётся. Как и личинки. И перехватчики тоже.
Но клюв глухаря не свалился. И другими врагами не пахло. Громадины редко охотятся на одиночек. Пауки также не свешивали своих верёвок, по которым проворно спускаются с неба. Тропа звала вперёд, и Рыжая Воин больше не колебалась. Смело выдвинулась на открытое место и продолжила свой путь. Задние ноги уже перестали чудачить, но теперь её беспокоили пронырливые усы. Что-то не нравилось им, а вслед за усами и всему остальному телу, прежде всего голове. В голове нарастала тревога. Знакомые следы роились вокруг, источали привычный запах, бодрящий, влекущий – но они источали свой запах лишь в одну сторону. И не возвращались.
Но Рыжая Воин тоже не думала возвращаться. Зачем? Никто не может убить ногохвостку. Никто не может вышвырнуть из муравейника эту тварь, если уж она там поселилась. Она одурманит любого своим колдовским зельем. Как не прокусить камнеподобную шкуру Брони, коричневой страшидлы, насылаемой злыми духами, так бесполезно противиться ногохвостке. От Брони хотя бы можно успеть спрятать личинок, иногда можно успеть, но не всегда. Однако Броня сама в конце концов превращается в бабочку, в клейкую склизкую бабочку, забивающую своей слизью челюсти нападающих муравьёв и, наконец, улетающую. После неё Мать всегда может отложить новые яйца, можно вырастить новых личинок – а после ногохвостки нельзя ничего. Разве что клянчить дозу за дозой. Потому, может быть, даже было и к лучшему, что следы не возвращались, что олухи не вернутся подкармливать жаждущих перехватчиков – но Рыжая Воин всё равно должна была знать, почему. Ведь для этого её и назначила Мать. Для этого – тоже. Оттого разведчица шла по следам, которые не возвращались. Пустая тревога в её голове слегка подымилась и быстро погасла. Исчезла.
Немало странностей у муравьёв. Так, они никогда не спят. И потому они спят всегда. Когда их усы нюхают и осязают, когда их глаза видят, тело слышит, а ноги идут, они могут спать таким образом. Идя, слушая, наблюдая и нюхая. Иногда их ноги по очереди отдыхают, иногда, по очереди, отдыхает глаз или ус – но это отдых, это не сон. Сон же подразумевает другое. Сон, это когда нечто внутри выходит наружу и глядит свысока. На всё сразу. И сейчас также Рыжая Воин уснула, идя по следам в одну сторону. То есть увидела сразу всю свою жизнь. Тропу воина.
Другие звери, когда не спят, когда видят глазами, они видят малое и погружаются в малое. Они забывают, что малое – только часть от большого. Чем больше силы вложишь в малое, тем сильнее ослабевает большое. Воин заботится о большом. Даже самый маленький воин.
