Лебеди летят над тайгой - Семён Михайлович Бытовой
Маршрут разведки, выбранный нами произвольно, привел к каменистому распадку. Его можно было обойти стороной — справа и слева, — но мы спустились вниз прямо по мокрым скользким камням и начали тщательно обследовать распадок. Тут Никита Иванович обнаружил следы тигра и подал знак рукой: «Остановиться!» Но лицо нашего бригадира не выразило тревоги. Он, как всегда, был спокоен, сосредоточен и больше прежнего задумчив. Осмотревшись по сторонам, прислушавшись, он выбросил вперед посох. Мы последовали его примеру.
И снова, с прежней медлительностью — приблизительно полкилометра в час, — шли мы, «прочесывая» распадок. Выбравшись из него, продолжали свой путь по целине.
Было уже два часа, когда Никита Иванович разрешил нам короткий отдых. Но мы не садились на траву, а стоя, опершись на посохи, закурили. Здесь Лемешко впервые в этот день сделал на кедрах отметки топором. На первом дереве он вырубил три кривых затеса, на втором вырезал треугольник, на третьем — квадрат. Это означало, что разведка кончилась, пришла пора разделиться по два человека и разойтись по тайге. Условные сигналы связи — три удара посохом по стволу дерева, а в случае тревоги — нападения хищного зверя — выстрел в воздух.
Что касается меня, то я пока не очень понимал, какие результаты дала эта разведка. В сущности, это ведь был обычный поиск женьшеня, и пока что безрезультатный. А вместе с тем казалось, что где-то близко, быть может совсем рядом, уже незримо присутствует корень жизни. Было ли это самовнушение или предчувствие, или то и другое вместе, но душевная тревога рождалась сама собой. По тому, как вели себя мои таежники, видно было, что и они понемногу теряют прежнее спокойствие.
Цыганков с Никитой Ивановичем ушли вперед; мы с Лемешко взяли немного влево. Мне было поручено разгребать посохом заросли и в определенных местах — по указанию Лемешко — надламывать кусты и делать на ближайших деревьях зарубки. Лемешко, разумеется, не надеялся, что я способен буду обнаружить женьшень, хотя я хорошо изучил все приметы растения. Но я искал, настойчиво искал, до боли в глазах напрягая зрение и не теряя надежды, что вдруг взгляд мой выхватит из хаотического сплетения зелени «чудо мира».
Занятый своими мыслями, я не заметил, как отдалился от товарища. Спохватившись, я стал возвращаться, но не нашел его на прежнем месте. Он почему-то скрылся в зарослях. Но вот кусты быстро раздвинулись, и я увидел взволнованного Лемешко. Не обращая на меня никакого внимания, он отбросил в сторону посох, сложил рупором ладони и громко закричал:
— Панцу-у-уй!
И не успело эхо подхватить и разнести по тайге этот почти дикий возглас, как из глубины леса донесся голос Никиты Ивановича:
— Шима-а-а панцу-у-уй?
Леметко ответил:
— Сипие-е-е!
Он взял меня за руку и осторожно подвел к женьшеню. Глаза мои долго скользили по сплошной зелени, пока я довольно отчетливо не различил четыре пятипальчатых листика, покоившихся на широкополом листе папоротника. Потом я увидел ярко-красные, сплющенные сверху ягоды.
Да, это был женьшень, древнейшее растение, овеянное легендами. Но внешний вид его, скажем прямо, ничем не привлекателен, и первое, что приходит в голову: не по ошибке ли он попал в цари лесных растений, когда по соседству с ним растут высоченный кедр, пихта, державный поднебесный дуб?.. Что в сравнении с ними этот сиротливый, будто случайно попавший сюда и спрятавшийся от солнца женьшень, который засыпает на много лет от прикосновения даже крохотного муравья?
Но, быть может, велики его подземные части?
Наберемся терпения и подождем, пока его извлекут из земли.
Лемешко измерил расстояние от ближайшего кедра до корня жизни — вышло шесть шагов. Потом он на такой же отрезок продлил линию за женьшенем, отметив конец отрезка камнем. Затем он надломил вокруг корня кусты золотистой жимолости, жасмина, дикого перца. В это время показались на сопке Никита Иванович и Цыганков.
— С добрым началом! — сказал бригадир, подходя к нам. — Сипие?
— Чистый сипие, Никита Иванович. Думаю, ему не меньше пятнадцати — двадцати годков.
— Отметки сделал?
— Готово!
— Сейчас поглядим, — бригадир присел на корточки, внимательно осмотрел стебель женьшеня и по его наклону определил, как растет корень, чтобы не ошибиться при выкопке. Стебель оказался довольно рослый, почти 60 сантиметров. Ягоды на нем уже созрели, но еще не успели упасть на землю.
— Хороший корень, — заключил Никита Иванович и добавил: — Ну что ж, пройдемся по кругу. Будем пытать счастье...
Это означало, что нужно тщательно разведать местность вокруг найденного женьшеня, узнать, нет ли поблизости других корней.
И мы пошли по кругу, который с каждым шагом становился все шире и шире и потом так увеличился, что мы потеряли друг друга из виду. И повсюду, где мы проходили, оставались надломленные кусты, примятые травы и свежие, источавшие сок зарубки на деревьях.
Спустя примерно час мы услышали громкий голос Никиты Ивановича:
— Панцуй!
— Шима панцуй? — как-то невольно вырвалось у меня.
— Тантаза! — донесся ответ.
Так был найден второй, трехлистный женьшень.
Ходьба по кругу продолжалась до конца дня. Когда солнце стало закатываться за островерхие сопки и вспыхнул багровым пламенем горизонт, решено было приступить к выкопке корней. По старой традиции, женьшень нужно выкапывать вечером, при заходе солнца, чтобы корень меньше времени находился при свете.
С душевным трепетом наблюдал я за работой Лемешко, выкапываюшего сипие.
Первым делом Лемешко удалил вокруг себя постороннюю травянистую растительность; снял у его основания довольно плотный слой хвои и листьев; затем он немного убрал костяной палочкой землю, чуть оголил шейку корня и стал рассматривать на ней рубчики.
— Хороший женьшень, — сказал он негромко, точно самому себе. — Лет ему семнадцать — двадцать. Граммов на пятьдесят пять потянет. — Лицо Лемешко, несмотря на усталость, сияло от радости. — Ну, а теперь приступим к выкопке, — торжественно произнес он и шутливо добавил, подражая старому ва-панцую: — Дай, бога, удачи!
Выкопав глубокую ямку в метре от корня, Лемешко присел на корточки и стал медленно костяной палочкой подтрушивать землю. Делал он это
