Геннадий Падаманс - Первостепь
– Женщины, женщины… ты всё тянешь, а они ведь хотят тебя. Твой подбородок раздваивается от уединения. Раз ты не решаешься выбрать, какая-нибудь сама приворожит тебя. Женщина… или, там, вдова…
Неожиданный поворот. Ни разу Режущий Бивень так не подумал. Неправда. Какая женщина так искусно спрячет след? Какая ещё вдова? Причём здесь вдова?.. Только опытный следопыт сумеет. Как Львиный Хвост. А женщину он бы сразу разоблачил. Да, как Львиный Хвост. Только Еохор не верит ему. Совершенно не верит. Он вдруг понимает, что бесполезно доказывать, никогда не переспоришь шамана, тот как будто знает всё наперёд и до сих пор полагает, что он обязан убить Рыжегривого, тогда исчезнут любые препятствия, не будет он бродить по ночам, как неприкаянный. Но зачем ему это выслушивать, если это не так?
– Еохор может провести опознание? – безнадёжный вопрос, просто чтобы что-то сказать, Режущий Бивень не сомневается, что шаман откажется, и тот, действительно, подтверждает догадку, покачивая головой:
– Нет, Режущий Бивень. Опять переполошить стойбище, сколько можно? Столько напастей свалилось. Еохор должен отдохнуть. Все ведь хотят знать про Увёртливого Ужа. Женщина принесла весточку с того света, а шаман до сих пор молчит… Пускай Режущий Бивень узнает сам. Он может.
Режущий Бивень хмурится. Замельтешила насмешка в словах шамана. Снова широкоскулый Еохор подкрадывается к этому льву. Хитрюга. Хочет сказать, что раз он отказался убивать Рыжегривого, значит, и без того имеет достаточно силы. Ничем не поможет ему шаман. Зря он пришёл. Какая может быть женщина? Чушь!
– Шаман может спать. Охотник уходит, – буркает Режущий Бивень, и шаман выглядит даже немного растерянным от такой непочтительности. С ухмылкой кланяется вослед выбирающемуся прочь ночному гостю, а тот уже и забыл про него. Вылез в объятия звёздной ночи, затопал по хрустящему снегу, но вдогонку ему несутся слова:
– Режущий Бивень ничего не забыл?
И в самом деле, забыл. Как шаман догадался об этом? Он ведь входил без копья. Нельзя войти с копьём. Он прислонил его к чуму снаружи, а сейчас позабыл прихватить. Это немножко дурная примета, но плевать он хотел на любые приметы. Всё ему надоело. Он идёт спать. И если какая-то женщина жаждет его приворожить – пускай ворожит. Ему всё равно.
Возле его жилища опять кто-то есть. Подозрительный шум слышен издалека. Кто-то скребётся и грузно прыгает в снег. Если женщина, то она будет потяжелее Большой Бобрихи – и тогда лучше броситься в омут, чем поддаться такой ворожбе. Он осторожно крадётся, ступает, как хрупкая ласка, ни одна снежинка не скрипнет, не вдавится под его поступью. Шум не совсем возле чума, немного подальше. Там, где вкопаны в землю шесты с запасами мамоны. Гиена пришла воровать тёртое мясо, но не способна добраться до кожаных бурдюков. Сначала пробовала повалить какой-нибудь шест, а теперь пытается перегрызть. Очень хочется мяса пятнистой, не ведает, что за спиной уже стоит смерть. Режущий Бивень раздумывает. Он бесшумно занёс копьё и если сейчас метнёт, то проткнёт зверину насквозь. Но ему почему-то становится жалко беспечного зверя. Голодно зверине. Не ушла со своими в тёплые земли, понадеялась на мягкую зиму. А теперь и вовсе потеряла голову из-за алчности, не чует смерти в пяти шагах за собой. Или охотник стал невидимым в эту ночь? Режущий Бивень готов согласиться, всё может быть, столько странностей, и гиена, возможно, только мерещится, он всё ещё спит. Действительно, спит. Но метает копьё, и протяжный детский вскрик сотрясает стойбище. Копьё вышло насквозь, но гиена, не веря, ещё пробует убежать, неся смерть на плечах. Слишком тяжкая ноша. Труд. Настоящий. Через три шага пятнистая падает, хочет зарыть морду в снег, чтобы не видеть Старуху, не узреть её очи. Поздно. Душа отлетела. А Режущий Бивень уже бормочет оправдания:
– Это не охотник наказал гиену. Она воровала мясо людей. Лесные люди, пришедшие из тёмного леса, её подстерегли и швырнули своё копьё. Там пусть ищет недругов. Они швырнули копьё. Но охотник его заберёт, чтобы очистить. И ещё охотник отрежет чуткий нос гиены, чтобы видеть во тьме не хуже неё. Нос поможет охотнику отомстить за гиену коварным лесным людям. Она ведь позволит охотнику это сделать. Охотник не обидит её.
В ближайших жилищах сдвинулись пологи, вылезли головы. Поглазели немного и отправились досыпать. Эка невидаль, отрезание носа гиены. Но теперь нужно выволочь её тело за стойбище, бросить в снег, замести кровавые капли, потом очистить копьё. А над степью уже медленно собирается долгое зимнее утро. И совсем не хочется спать.
****
Они вышли, наконец, к оврагам, и всё же Подруге не очень нравилось и здесь. Ведь они были пришлыми, чужаками. Если поднять нос кверху и хорошенько принюхаться, всегда почуешь отдалённый запах львов. А львы беспощадны к волкам. Без спаянной стаи волки бессильны, вдвоём они не смогут противостоять громадным кошкам. Значит, им нужно прятаться. Хорошо прятаться, надёжно. И не только ото львов. Ведь по пятам за львами всегда бродят гиены, а эти пролезут и в более узкую щель, чем хозяева-львы, гиены могут ворваться в волчью нору. От них и крутой овраг не спасёт.
Охотиться, тоже, вдвоём можно только на мелочь. Значит, всегда нужно быть на ногах. Носиться, высунув языки. И глядеть в оба. Даже злобные кабаны-секачи норовят напасть на одиноких волков и отбить их добычу. Те самые кабаны, добыча для стаи, отбивают добычу у одиночек. И нагло поедают на волчьих глазах.
Серый ничуть не внимал её опасениям. Предчувствовал дуновения близкой весны. Наскакивал с ласками, влюблённо скулил, подобострастно заглядывал в глаза. Его довольная морда распевала как птица: «Всё так хорошо! Всё так прекрасно! Давай призовём новых волков. Маленьких пухлых щеночков. Разве не хочешь пухлых щеночков?»
Конечно, она хотела. Для того и создано тело, чтобы хотеть. Самая сладкая прелесть этого мира – хотение. Слаще тёплого мяса. Её тело само испускало весенний запах, от которого Серый совершенно дурел. Ни надёжная нора, ни львы, ни гиены его совсем не тревожили. Все они были меньше чем муравьи по сравнению с его жаром. Он пылал, как сухая трава, подожжённая молнией. И в конце концов Серый вскочил на неё, пролился горячим терпким дождём, умастил её плодородное лоно – и она могла теперь вырастить новых волков. Их малюсенькие сердца забились внутри волчицы наперебой с её собственным сердцем.
Подруга вылезла из норы, взобралась по крутому склону оврага и вышла в открытую степь. Её голова ещё немного шумела после долгого сна. Серый натаскал ей в нору душистых засохших трав для подстилки, волчице уютно спалось и снились хорошие сны.
