Евгений Рудашевский - Здравствуй, брат мой Бзоу
Шелест моря. Амза улыбнулся. Злость ослабла.
Стук шагов по расползающейся гальке; запах водорослей. Опрокинутые лодки в темноте казались обителью сказочных абна-уаа — лесных людей. Дома, стоявшие за дорогой, в этот час потерялись во мраке подступившего леса, берег казался диким. На воде ветром перекатывались серебряные листья; под луной извивалась шёлковая тропа.
Амза чувствовал, что алкоголь покинул сознание; тело по-прежнему было шатким.
— Ну, давай, покажи, какой ты умный.
Мзауч пробовал сидеть на корточках, но скоро утомлялся; пришлось стоять.
— Бзоу! — нехотя закричал молодой Кагуа. Прежде он не позволял себе так громко обращаться к афалине.
Дельфин должен был ему помочь!
— Бзоу! Плыви ко мне. Бзоу!
Амза спустился к воде. Крикнув ещё два раза и почувствовав горечь в горле, юноша шагнул в море. Позабыл, что сейчас обут не в сапоги, но в единственные туфли (те сразу промокли, отяжелели).
— Бзоу! Ну где же ты!? — Амза замер.
Шебуршали обеспокоенные прибоем камни. Других звуков не было.
Приуныв, юноша отошёл к лодкам; вытащил весло и с ним возвратился к морю: кричал, лупил по воде. Молодой Кагуа понимал, что будет смешон, если Бзоу так и не появится. Что он скажет… Вдали! Там мелькнули два крохотных светляка — зелёные, яркие, как глаза Местана в ночном саду. Амза кричал громче; чаще шлёпал веслом. Неужели показалось?
— Вон!
— Что? — спросил Мзауч.
— Он плывёт. Смотрите! Бзоу!
— Ничего не вижу!
Две светлые точки сверкнули метрах в двадцати от берега. Амза подпрыгнул; рассмеялся. Сердце стучало чаще; тело дрожало, а в голове назревала боль.
— Это он, точно! Я же говорил!
Дельфина так никто и не разглядел.
— Ну? — спросил Мзауч.
— Он был здесь. Я его видел! Говорю тебе, он приплыл, но… наверное, испугался; вас всех испугался. Особенно тебя!
— Кто-нибудь заметил дельфина? Говорите честно! — Мзауч обратился к Феликсу и Зауру; те промолчали. — Не знаю, на что ты рассчитывал. Разве что на выпитое вино, но — прогадал. Так что, хватит красоваться перед дядей Гважей. Ты проиграл свой спор. Мы бы, конечно, ещё послушали твои крики и… этот… анекдот с вёслами, но лучше возвращаться, а то Саша обидится.
Амза напряг лицо морщинами. Кинул весло на берег. Зашагал прочь. Мокрые штанины липли к ногам. Туфли озвучивали каждый шаг тугим хлюпаньем. Юноша знал, что Хибла станет ругаться; нужно будет оправдываться, врать… Мзауч нарочно это устроил. Зачем он вмешался в разговор?! «Крыса, пахучая крыса!» — Амза сдавил челюсти до того сильно, что в ушах протянулся свист. Злость. Хотелось бежать; долго, не останавливаясь, пока из зудевшего тела не выйдет поднятая ожесточённость.
— Видел бы себя! Как клоун! — усмехнулся молодой Цугба.
Выругавшись, Амза развернулся; бросился к Мзаучу.
Галька не позволяет бежать быстро, расходится под ногами. Неожиданно напасть не получится. Мзауч, кажется, удивился, но сжал и выставил кулаки. Амза ударил его по рукам. Боль. Потом, тихо рыча, сдавил Мзауча объятиями, повалил на землю. Шум моря. Камни упираются в бок. Запах чужой кожи. Всё сжалось полумраком; бороться нужно ощупью. Грохочет под ухом.
Юноши перекатывались друг с другом, громко дышали, но не огласили драку ни единым словом. Мелькали море и тысячезвёздное небо. Мзауч обхватил Амзу сзади за шею, прижал его спину к своей груди. Амза наугад кидал руки — старался бить по голове. Дважды ударил по гальке. Боль. Потом ещё два раза кулак упадал на что-то твёрдое, но податливое — слышались тяжёлые, глухие шлепки. Мзауч сильнее сдавил шею Кагуа, застонал грудью; втягивает, прячет голову. Амза ударил вновь; он знал, что попадает в лицо. Почувствовал, как в темень уткнулись зубы. Очередной мах кулаком, и юноши расцепились.
Откинувшись в сторону, Амза почувствовал, что шея окаменела и теперь разбухла. Запах ночного моря.
Юноши поднялись. Нос и губы Мзауча изошли кровью. Его дыхание заметно дрожало. Амза понимал, что сейчас может окончательно сразить молодого Цугба. Закончатся насмешки, оскорбления. После этого Мзауч не подойдёт к нему, а встретившись случаем на улице, уныло поздоровается, но не посмотрит в глаза. Нужно унизить его перед Зауром. Пусть просит, чтобы драка прекратилась; пусть встанет на колени и умоляет. Амза сплюнул. Чувствовал, как стянута нижняя челюсть. Подойти и ударить; снова дёрнуть его упругое лицо.
Молчание и недвижность.
— Ладно вам, хватит, — промолвил Феликс, подходя к брату. — Пойдём.
Мзауч, не разжимая кулаки, смотрел на Амзу. В его взгляде, кроме прежней злости, была слабость. Лицо измято.
Братья Цугба неспешно ушли к дороге.
Заур приблизился к другу; ничего не сказав, похлопал того по плечу и предложил возвращаться домой.
Никто не спросил Амзу о его раннем уходе со дня рождения Джантыми. Хибла за туфли не ругала; молча собрала в них сено, выставила в сарай. Даут перед сном говорил о стороннем. Только вечером следующего дня Валера, осматривая двигатель машины, сказал:
— Да… Отделал ты его прилично. На высшем уровне! — Мужчина поморщился, узнав в этих словах голос матери. — Видел я… Ничего! Смирнее будет. А то, как отец погиб, озверел он, что ли… Всё лицо синее!
Амза, полагавший, что о случившемся в семье не знают (он скрывал расшибленную косточку на кулаке), удивился. Похвала была приятной.
На утро после драки юноша гулял по пляжу. Рассматривал далёкие буруны; сидел на том месте, где вчера боролся с Мзаучем… «Почему Бзоу так поступил? Ведь он был там, в волнах, я уверен! Он услышал мой зов! Но… он правильно сделал…. Дурак я и только». День был укрыт облаками; всё притихло в ожидании грозы.
Амза вышел к сосновой роще. Он знал, что напрасно повздорил с Мзаучем. Злость, приятная в своём появлении, уходя, оставила тихую гадливость.
Амза, бросая камни в воду, вспоминал, каким задором Бзоу встречает его в море, как кружит вокруг лодок. Улыбнулся и понял, что Мзауча нужно забыть. Тот недостоин гнева. Пускай живёт в собственной желчности! Амза решил впредь удерживаться от ссор и драк. В этих мыслях вспомнил, что скоро ему исполнится восемнадцать; что его увезут в армию. Быть может, заставят воевать. Стрелять… «Не надо об этом. Рано. Я ещё в Лдзаа; со мной Бзоу, родные…»
Между деревьев вышагивали чайки. Утро, пусть сумрачное, было тёплым. В кустах суетились белки. От домов слышалась рубка. Сосны были высокими, чу?дными. Иные скупо оделись коричневой корой, другие облачились густым нарядом эпифитов.
— Здравствуйте! — Амза приветствовал Ахру Абиджа.
Старик сидел на колоде; курил. На нём были твёрдые сапоги, серые брюки и черкеска — опрятная, но истертая многими годами; её перехватывал тонкий пояс из коровьей кожи; за поясом — кинжал в украшенных красными галунами ножнах. Волосы старика прикрывала чёрная войлочная шляпа с тонкими полями. Меж ног была зажата кизиловая трость. Ахра Абидж любил порой — в день, ничем не отличный от прочих, выбранный по натсроению, одеться именно так, в том помянуть своих дедов. В газыри он вкладывал патроны для охотничьего ружья, подаренного сыном — Баталом. Трогая седину усов, улыбаясь тёмными зубами, старик промолвил:
