Александр Черкасов - Из записок сибирского охотника

— Так что ж, поедем. Ну, а винтовку брать или нет?

— Да как не брать, что ты? Неужели дома оставить? А кто ее знает, может, где и козуля подвернется на пулю.

— Хорошо, ну а ты пообедал?

— Нет не едал, а на суседе видал, как он ложкой хлебал, только утром чайку и пошвыркал да вот все-то и фыркал. — шутил старик.

— Так давай пообедаем да и водки отведаем; а потом и поедем, хоть к пастям за медведем, — отшучивался я тем же.

Кудрявцев только покачал головой, улыбнулся и пошел за мной в сени.

Пока Михайло суетился около стола, я велел оседлать коня и приготовился к поездке, а после закуски старик, сходив домой, встретил меня уже на дороге.

Забравшись в горы, мы осмотрели несколько «поедных пастей», но все они стояли настороженными и никого не изловили. Подъезжая уже к последней, Кудрявцев издали заметил, что она опустилась.

— А-а! Вон кого-то бог дал, вишь, опрокинулась, — сказал он, поторапливая коня.

— Может, и так упала, от ветра.

— Нет, барин, не так; ведь я вижу, что козульи ноги торчат за колодой.

Подъехав поближе, я действительно увидал попавшую в пасть козулю и не мог не удивиться дальнозоркости своего ментора.

Соскочив с лошадей и вынув добычу общими силами, мы обрадовались тому, что она была «талая», а это доказывало, что коза попала только незадолго до нашего приезда. Отойдя немного в сторону, я разложил небольшой огонек, а старик принялся настораживать пасть.

Подкладывая сухие веточки, я не смотрел на его действия, как вдруг услыхал какой-то тупой стук, а затем крик старика. Оглянувшись, мне прежде всего бросилось в глаза то, что моего ментора нет на том месте, где он возился, — точно он провалился сквозь землю. В один миг бросился я туда, и мне представилась такая картина: Кудрявцев лежал под самой пастью ко мне ногами, а головой несколько под горку, и на нем лежала одна опадная колода. Я тотчас приподнял ее на «подсошек» и вытащил старика на снег; он кое-как сел на валежину, мутно глядел на меня да тихо потирал поясницу.

— Тебя это как угораздило? — спросил я сочувственно и не имея сил удержаться от смеха.

— Да я ее, проклятую, насторожил как следует, а тут мне и покажись, что какой-то пруточек задел насторожку, вот я сдуру-то стал на коленки, уперся рукой на снег… да и полез отдевать… а он у меня, значит, подтаял… Ох, ох! — стонал он от боли.

— Ну так что ж дальше?

— Постой, барин… дай с духом собраться.

— Эк тебя понажало! Верно, порядочно стукнуло?

— Ни чего, брат, ладно притиснуло… Ох!.. Будь она, проклята!.. Вот она глупость-то наша мужицкая!.. Пусть бы мальчишко, а то, слава богу, век доживаю, да не сообразил того, что день-то, мол, теплый… вот я со снегу-то, значит, как оборвался, так щукой и плюхнул прямо под колоду, сорвал головой «симу» (волосок, насторожка) да и угодил вместо козули… Ох!.. как муторно стало…

— Постой, дедушка, я тебе сейчас подам рюмочку водки — тогда и отойдет.

— А ты, барин, пошарься в моей сумочке, там есть в бумажке толченый нашатырь… Так вот с ним я и выпью…

— Ладно, ладно! А ты пока поешь снежку, распояшься да приразденься маленько.

— Тпфу!.. Чтоб ее язвило!.. Как она меня изловила, проклятая! — причитал старик, потирая поясницу.

Отыскав в сумочке дедушкин «мидикамент», я тотчас налил в деревянную чайную чашку (китайскую, на манер блюдца) водки, насыпал в нее нашатырю, разболтал и подал больному. Он, набожно перекрестившись, выпил целебную влагу; а затем снял шубу, кое-как постлал ее на снег, улегся кверху спиной и просил, чтоб я растер ему водкой поясницу. Но я его не послушал, а сначала крепко протер снегом и потом уже водкой. Кудрявцеву сделалось полегче; однако же он, все еще неудовлетворяясь моей помощью, упрашивал «потоптать» поясницу.

— Как это, дедушко, потоптать? Ногами, что ли? — спросил я, недоумевая.

— Ногами, барин, ногами; так, значит, встань мне на опояску, да и топчись сначала помаленьку.

— Что ты, сдурел? Ведь тебе не вытерпеть?

— Нет ничего — становись, тогда и отлегчит.

Я сбросил большие кунгурские сапоги, тихонько в одних чулках забрался на старика и начал перебирать ногами по пояснице.

— Ну, барин, хорошо!.. Теперь дави пошибчее… вот так!.. Важно!.. Дави хорошенько, не бойся!..

Дошло до того, что я уже чуть только не плясал на дедушкиной пояснице, а он все еще крепился да просил «пошибчее». Но вот наконец у меня под ногами что-то хрустнуло; я испугался и соскочил на снег. Вот, думаю, беда! Зарешил своего «дедушку»!..

— Ну что? — спросил я, нагнувшись и заглядывая на его физиономию.

— А вот теперь славно; слышал, как хрустнуло?

— Слышал, так что из этого вышло?

— А это, значит, — вся боль переломилась, вот и ныть перестало, — сказал он, приподнимаясь и отряхивая с бороды набившийся снег.

— Ну и слава богу! А теперь, дедушко, вот что: давай-ка я опять протру тебя снегом, а потом водкой, хорошо?

— Хорошо, барин, потрудись, пожалуйста.

Я тотчас, встав на колени, исполнил эту штуку со всеми онерами фельдшерского искусства, так что охлажденная и побелевшая поясница снова получила розовый цвет и настоящую теплоту кожи, а старик говорил: «Как теперь важно загорела, так и пощипывает!» — и, вставая, оделся, а потом выпил еще с нашатырем водки, потянулся, помахал руками, а затем, как здоровый, пошел к огоньку, чтоб освежевать добычу.

— Ну, дедушко, хорошо еще что ты был в шубе, да на пасти лежала только одна колодина, а то бы, пожалуй, и плохо случилось.

— Это значит, что господь еще грехам моим терпит, а то бы капут! Так бы прикурдючило, что тут бы и дух вон — вот только наложил бы другую колодину.

— А бывали когда-нибудь на твоей памяти такие несчастные случаи?

— Бывали, барин; вон однажды на Борях (деревня) задавило пастью промышленника, так она небось не спросила, как зовут да не посмотрела, молодой или старый, а так сердешного жулькнула, что тут же и душу богу отдал, — беда!..

— Надо, брат, везде осторожность, вот что!..

— Гм! Да где ее скажи-тка не надо? С ложки хлебаешь — и то бойся, как бы не подавиться, а не то что при эвтаком разе. А вот, барин, при постановке зверовых луков, так там еще страховитей, не то как раз насквозь стрелой пронесет, я их боюся до смерти, оттого и не ставлю.

— Это, брат, верно; их нельзя и не бояться, а то чуть прозевал да заехал не с той стороны, не «путиком», — вот и беда, как раз попадешь вместо зверя. С ними я познакомился, как был в Бальдже и частенько ездил с промышленниками. Однако же давай-ка, брат, собираться, а то запоздаем.

Мы тотчас привязали козулю в торока, насторожили пасть и уже в сумерках поехали к дому.