Охота пуще неволи - Анатолий Иванович Дементьев
— Помилуйте, Павел Петрович! Вы устали, вам надо отдохнуть с дороги.
— Э, ничего! Я человек железный. Скажи-ка лучше, на кого будет охота?
— На уток.
— А, на уток! Черт побери, люблю на уток.
Язык Павла Петровича начал заплетаться, голова клонилась к столу.
— Это на т…ток…ку… что ли?
— С подсадной.
— Да… да… С подсадной на току…у…
Я попробовал пояснить гостю, что на уток на току не охотятся и что Павел Петрович, вероятно, путает уток с тетеревами, но он не слушал меня.
— А почему бы нам зайчишек не пос… стрелять?.. Паф… и кувырк. Хи-хи-хи… Паф и…
— Что вы, весной?
— Д-да… да… Жирные они, шельмы косые… Или к-курро…паток или… или…
Я вздохнул и ничего не ответил.
Павел Петрович еле ворочал языком.
В комнату вбежала моя собака — сеттер Люкс. Гость попробовал его приласкать, но Люкс, не питавший симпатии к людям, от которых несет водкой, показал клыки.
— К-ка-кая сславная собачка, — бормотал Павел. Петрович. — Тузик, цю-цю, поди сюда, стервец…
«Тузик» зарычал и лязгнул зубами. Я поспешил проводить гостя в другую комнату, где он, повалившись на кровать, сразу захрапел.
Вопреки ожиданиям, Павел Петрович поднялся в три часа утра и, бесцеремонно разбудив меня, напомнил об охоте. Я подумал, что он шутит, но серьезное выражение лица родственника убедило в обратном. Он был в прекрасном настроении и не хотел слушать никаких возражений. Пришлось уступить.
Через десять минут мы шагали по грязной дороге,; направляясь к вокзалу. Я тащил рюкзак, набитый всякой всячиной, ружье и плетеную корзинку с подсадными утками. Павел Петрович маршировал налегке. Он нес второе ружье и небольшой саквояж, с которым приехал.
Нам повезло: рабочий поезд отходил через пятнадцать минут. В пятом часу утра мы были на месте. Небольшое озеро обступили кусты черемухи, ракитника и вербы. На берегу стояли два скрада, сделанные неделю назад. Лучшее место я уступил гостю, дал ему наиболее голосистую подсадную. Так как Павел Петрович не имел болотных сапог, то я посадил ему утку на воду и обещал доставать убитых.
Было светло, но туман, стелившийся над озером, мешал далеко видеть. Скоро поднялось солнце, и легкий свежий ветер разогнал хлопья тумана.
Утка Павла Петровича первая подала голос и кричала почти без перерывов. Моя слабо поддакивала ей. Где-то недалеко отзывался селезень.
— Алексей Иванович, — донеслось до меня, — уточки-то кричат! Похоже, что охота будет…
Подлетевший в это время селезень испуганно шарахнулся в сторону. Плюнув с досады, я ничего не ответил. Наши подсадные закричали еще азартнее. Со стороны гостя грянул дублетный выстрел, и вслед за ним послышалась ругань Павла Петровича:
— А черт!.. Ушел, сукин сын…
Красавец-селезень, сверкая на солнце брачным оперением, подлетел к моей утке.
— Бей, чего ты? — вдруг услышал я и от неожиданности дернул рукой в момент выстрела и, конечно, «промазал». Свистя крыльями, селезень исчез за кустами.
— Павел Петрович, — взмолился я, — помолчите ради бога. Этак мы ничего не убьем.
— Эх, Иваныч! Птицу-то какую упустил! — еще громче заговорил гость. — Да я бы…
Он выстрелил.
— Есть! Убил! Алексей Иваныч, скорей сюда, селезнище здоровый. Шевелится, уйдет еще! Скорее! Да где ты?
Пришлось выйти из скрада и достать первый трофей. Ликованию Павла Петровича не было конца. Он то и дело кричал из своего скрада:
— А ловко я его? А? Как вдарил — он камнем в воду.
Я нервно теребил ремень двустволки, проклиная и тот случай, который свел меня с Павлом Петровичем и сегодняшнюю охоту. Где-то часто раздавались выстрелы.
«Вот счастливцы!» — подумал я с завистью. Сбоку неожиданно вывернулся кряковой селезень. Накрыв его стволами, я нажал спуск. После выстрела селезень шлепнулся в спокойную воду озера.
— Никак и ты с почином? — спросил мой родственник не совсем твердым голосом. — Поздравляю.
«Где это он успел выпить? — удивился я и вспомнил про саквояж. — Что я с ним буду делать, с пьяным?»
А солнце поднималось все выше. То и дело пролетали утки, но к нашим скрадам они сворачивали редко. Подсадная Павла Петровича, видимо, утомилась и замолчала. Моя слабо подавала голос. Вдруг я услышал какой-то неопределенный звук. Он, без сомнения, доносился из скрада родственника.
— Павел Петрович, что вы делаете?
— Я? Да… да вот, эта негодница замолчала, так я сам м-маню.
Я невесело усмехнулся, поняв, что первый день охоты окончательно испорчен. Вскоре гостю надоело подражать утиному крику. На минуту стало тихо. Но вот из скрада вылетела бутылка с ярлыком «Столичная» и упала возле подсадной. Вспугнутая утка снова призывно закричала. Сразу же налетели два селезня и с разных сторон подсели к утке. Один за другим прогремели выстрелы. Что-то взлетело, что-то осталось на воде. Всмотревшись, я увидел свою любимую подсадную. Она плавала вверх лапками.
— В-вот черт! Случайно… совсем случайно, — услышал я сиплый голос гостя. — Их норовил, а ее задело…
Я не ответил. Да и что можно сказать пьяному человеку, к тому же гостю? Моя подсадная кричала плохо. Делать больше было нечего. Охота кончилась.
Заметно шатаясь, подошел Павел Петрович. В руках он держал раскрытое ружье.
— Посмотри, Иваныч, что-то не-не закрывается…
Затвор у ружья был сломан! Я даже не взглянул на злополучного гостя и молча направился к станции. Павел Петрович шел сзади, прицепив к ремню селезня и вполголоса напевая какую-то песню.
Тот же рабочий поезд доставил нас обратно, а через два дня Павел Петрович уехал.
…Вспомнив все это, я невольно взглянул на часы. Московский поезд пришел час тому назад. А что, если Павел Петрович приехал на нем и сейчас подходит к нашему дому?.. И словно в ответ на мои мысли, дверь широко распахнулась, а на пороге возникла мужская фигура. Я вздрогнул, но тут же успокоился: это был мой старый приятель-охотник.
— Что это на тебе лица нет? — спросил он, здороваясь и садясь рядом. — Уж не заболел ли?
— Здоров. Чувствую себя отлично. Значит, утром едем?
— А то как же. Знаешь, у меня дроби не хватило. Вот и заглянул к тебе так поздно. Одолжи немного.
НИЛЫЧ
Я любил навещать Нилыча и всякий раз, отправляясь к нему, заранее радовался встрече.
В то время Егору Нилычу было, вероятно, около семидесяти лет. Я говорю: вероятно, потому что точную дату рождения старика никто не знал, а сам он давно потерял счет прожитым годам. Несмотря на столь преклонный возраст, Нилыч выглядел хорошо: ходил прямо и бодро, был
