Сергей Кучеренко - Встречи с амурским тигром
Утром за нею приехали. Всласть налюбовавшись на безопасную в клетке могучую владычицу уссурийской тайги да весело поудивлявшись неукротимой злобе пленницы, погрузили ее вместе с клеткой на грузовик, потом увезли и определили в темень крепкого каменного строения. А через пару дней такая же железная птица, как та, убившая друга и выследившая ее, подняла несчастную ввысь, оглушив грохотом, и помчала в неведомые дали.
…Она не знала, что освободили ее из плена в трехстах километрах от той сопки, на которой остались дети. Что если быстро возвращаться к ним прямой легкой тропой, и бесснежной, разумеется, потребуется много-много дней и ночей. Но если б и ведомо было ей это, все равно она незамедлительно ринулась бы в ту сторону, чтобы поскорее найти самое дорогое, что есть в жизни каждой матери, — детей.
В ту сторону… Легко сказать… Привезли-то словно кота в мешке… И она растерянно кружила. Ходила по околицам и не могла определить, в какой же стороне этого огромного и незнакомого горно-таежного мира ее терпеливо ждут оголодавшие и промерзшие котята.
Ей достало благоразумия для того, чтобы не ринуться по первому, всего лишь грубо предположительному направлению, а тем более — куда глаза глядят. Она долго лежала, обдумывая проблему… Взобралась на высокую, увенчивающую ближнюю гору скалу и опять долго думала, оглядывая дали и к себе прислушиваясь. И наконец не столько решила, сколько получила из неосознанного своего естества приказ: идти в ту сторону, куда уходило на ночной покой за горами и тайгою уставшее за день светило.
И хотя снега было все так же по плечи, а долгая неволя измотала, и к тому же давно пусто в животе, она тяжело пошла на вечерний багровый шар на краю неба, решая другую проблему: как далеко еще идти? И двигалась до тех пор, пока не выдохлась и не провалилась в тяжелый сон, на последнем дыхании забравшись под толстый комель накренившегося после долгой жизни некогда богатырского кедра.
Ей снилось благостное лето с детьми и сытой спокойной жизнью. Ей мерещилась былая уверенность в завтрашнем дне. Могучий муж. Стареющая мать. И сопка с последним логовом, железная птица, железная клетка, железно безжалостные, даже тигриной мощи неподвластные люди… Ей снились тигрята. В ее сознании они то резвились, забавляясь материнским хвостом, то терпеливо ждали ее в семейном логове.
А они и в самом деле устали ее ждать. Выдохнувшись в голоде, тигрята в ту ночь грызли трухлявый пень. Они трижды уходили по тропе матери к селу, но ничего не могли ни добыть, ни просто найти мало-мальски съедобное. Брезгливо жевали и натужно глотали вонючие тряпки, лизали давно вылизанные собаками и кошками консервные банки… А к концу ночи, повинуясь внутреннему голосу, упорно возвращались в то логово под большим выворотнем, где мать, уходя в последний раз, как всегда приказала ее ждать, сколь долго бы ее не было. Возвращались, чтоб уже долгим днем дрожать от холода, терзаться голодом, маяться резями в животе, поносом и рвотой, не освобождаясь и при этих недетских страданиях от тоски по матери.
Они настораживались на шорох сухого листа в орешнике и выползали ему навстречу, но то, оказывалось, забредал в сопку вольный ветер. Прислушивались к едва уловимому даже острым слухом скрипу снега и радостно высовывались наружу, надеясь увидеть, наконец, мать, а замечали проходившего дальней стороной человека… Им вдруг казалось, что подала голос непозволительно надолго задержавшаяся, а теперь повинно спешащая к ним мать. Ждали его повторения, ждали… И обессиленно роняли на лапы головы, ничего не дождавшись. И обморочно засыпали, колотясь крупной дрожью, чтобы увидеть во сне и ее — теплую, сильную и заботливую, и свежее нежное мясо… А потом, проснувшись, вновь забарахтаться в своих недетских страданиях.
Она прекрасно понимала, что дети без нее долго не протянут, и потому спешила к ним, на каждом переходе выкладываясь до изнеможения. Она не позволяла себе отдыхать до полного восстановления сил и каждый раз поднималась, почувствовав, что уже способна идти. И трудно брела, раздвигая и подминая ставший тяжелым снег, исходя тоской и беспокойством, за которыми вроде бы забывался голод.
И все же голод жестко напоминал о себе: сил не станет — не станет и тигрят. И потому в просветах между материнскими страданиями приподнималась она у какого-нибудь дерева и замирала, надеясь почуять добычу. Но мир звенел равнодушной тишиной и могильным покоем. Миру не было дела до ее беды.
Она вполне могла выдохнуться и замерзнуть. Выжить помог случай: набрела на свежие следы кабана-одинца и через полчаса догнала его, оказавшегося при последнем издыхании. Остудив на неожиданной добыче разгоряченное погоней и короткой борьбой тело, тигрица ела сначала жадно, но потом неторопливо и обстоятельно, чувствуя, как быстро наливается силой. Ела до конца дня, ела весь вечер и ночью принималась за еду. Продремав до утра, потрапезничала еще и понесла отяжелевшее тело вдоль шатающейся впереди собственной тени.
Помог ей и другой случай. Спускаясь с хребта к речке, она наткнулась на широкий твердый след в поперечных рубцах, глубоко промятый в снегу и определенно пахнущий человеком. Тот след вел не совсем туда, куда ей нужно было, — чуть в сторону, но она все же устремилась по нему, удивляясь, как легко и быстро можно идти, когда не мешает снег.
Вышла по этой счастливой находке к одинокой охотничьей избе, обогнула ее стороной, спустилась на речку. Ее заснеженная гладь вела на закат солнца, и тянулась по ней такая же траншейно глубокая, широкая и твердая тропа в поперечных рубцах.
Бывает же такое: по реке — тропа, а по речным берегам табунятся изюбры, которых согнал с гор завальный снег. Согнал на спасительные наледи и тальниковые заросли. Добыть одного из них тигрице ничего не стоило, потому что олени в снегах по брюхо были куда беспомощнее.
Потом все гуще пошли дороги, все накатаннее. И тигрица с каждым днем все увереннее чувствовала, что идет куда нужно, а заветное логово с детьми все ближе.
Она не знала, что в эти дни тигрят в том логове уже не было: их нашли люди с собаками и переловили. Искусанных сильными, злобными псами и грубо помятых рогулями ловцов, их вынесли туго связанными в село и определили в тесные клетки. Давали пить, и есть давали, но зверенышам уже ничего не надо было. Всяким страданиям, любому долготерпению есть предел, из-за которого возврата нет. И до того вконец вымученные, они не смогли перенести грубого и жестокого пленения. Их теперь могла отходить только мать, вернись она вовремя. Она спасла бы их, приди к ним даже перед последними их вздохами. Она успела бы вернуть их к жизни, ус-пе-ла!
