О всех созданиях - больших и малых - Джеймс Хэрриот
Родди вернулся с ним через десять дней снять швы. Собственно говоря, это было его последнее утро в наших краях, и, вытащив несколько шелковых петелек из отлично зажившей ранки, я проводил его до дверей, а Джейк крутился возле нас.
На тротуаре у крыльца во всем своем дряхлом ржавом величии стояла старая коляска. Родди откинул брезент.
— Ну-ка! — сказал он, и большой пес вспрыгнул на свое привычное место.
Родди взялся за ручку обеими руками, и осеннее солнце, вдруг выплывшее из-за туч, внезапно озарило картину, успевшую стать такой знакомой и привычной. Куртка для гольфа, расстегнутая рубашка, загорелая грудь, красавец пес, небрежно посматривающий по сторонам со своего высокого трона.
— Ну, всего хорошего, Родди, — сказал я. — Думаю, вы сюда еще вернетесь..
Он обернулся, и я снова увидел его улыбку.
— Да, наверное.
Он толкнул коляску, и они отправились в путь — нелепая повозочка скрипела, а Джейк мягко покачивался в ней. И тут я вспомнил то, что увидел под брезентом в тот вечер в операционной. Ранец, в котором, конечно, хранятся бритва, полотенце, мыло и еще другие мелочи. Пачка чая, термос. И еще кое-что — старая помятая фотография молодой женщины, случайно выскользнувшая из конверта. Она и усугубила таинственность этого человека, и многое прояснила.
Фермер был прав. Все свое имущество Родди вез в своей коляске. И по-видимому, ему больше ничего не было нужно — во всяком случае, заворачивая за угол, он что-то бодро насвистывал.
Глава пятьдесят девятая
Я не особенный любитель пустой болтовни. Но когда после госпиталя меня назначили кладовщиком на склад военного обмундирования и потянулись долгие дни одиночества, я вдруг понял, какое удовольствие получал от разговоров с фермерами во время моих визитов.
Это одна из приятнейших сторон сельской практики, но, слушая, не следует отвлекаться от дела, а не то могут выйти большие неприятности. И на ферме мистера Даглби я чуть было не вляпался в жуткую историю. Он выращивал поросят на продажу в ветхих сараюшках за железной дорогой неподалеку от Дарроуби. И был завзятым любителем крикета, знатоком истории и фольклора этой игры, о которой мог говорить часами. Ему эта тема никогда не приедалась.
А я охотно слушал, потому что всегда интересовался крикетом, хотя и вырос в Шотландии, где в него почти не играют. И пока я осматривал поросят, мои мысли были далеки: я видел перед собой овальное поле в Хедингли и замечательных йоркширских крикетистов.
— А Лен Хаттон в субботу! — благоговейно вздохнул мистер Даглби. — Сто восемьдесят очков! Так и не дал себя выбить. Смотреть на него было одно удовольствие. — Я он очень удачно изобразил коронный удар своего героя.
— Да, могу себе представить! — кивнул я с улыбкой. — Вы сказали, что поросята прихрамывают, мистер Даглби?
— Утром некоторые прыгали на трех ногах. А Морис Лейланд почти ему не уступал. Классом он, конечно, чуть пониже, но уж он им показал!
— Да, Морис — настоящий лев. — Я нагнулся, ухватил поросенка за хвост и поставил ему термометр. — Помните его с Эдди Пейнтером в игре с австралийцами?
Он мечтательно улыбнулся.
— Помню? Да разве такое забудешь? Что за день был!
Я извлек термометр.
— А у малыша температура. Сорок и шесть. Значит, какая-то инфекция. Может быть, легкое воспаление суставов… — Я ощупал маленькие розовые ножки. — Но суставы не распухли…
— Билл Боуз, я так думаю, вынесет нынче «Сомсрсет». Отбивать для него самое милое дело.
— Да, это у него отлично получается! — сказал я. — Люблю, кода отбивают точно и сильно. Наверное, вы их всех видели — и Ларвуда, и Воука, и Аллена, и всех остальных?
— Что так, то так. Если уж я о них заговорю, так до ночи не остановлюсь.
Я поймал еще одного хромого поросенка и осмотрел его.
— Странно, мистер Даглби! Половина поросят в этом закутке хромает, а почему — непонятно.
— Так вы же сами сказали: суставы у них воспалились. Сделайте им какой-нибудь там укол, а я пока расскажу вам про то, как Уилфред Родс у меня на глазах…
— Правильно, сделаем им укольчик, — сказал я, наполняя шприц. — Маркировочный карандаш у вас найдется?
Фермер кивнул и ухватил поросенка, который тут же принялся возмущенно визжать.
— Другого такого, как Уилфред, — продолжал мистер Даглби, перекрикивая поросенка, мы еще долго не увидим. Помнится, как раз дождик пошел, а капитан накидывает ему мяч…
Я улыбнулся и поднял шприц. Эти воспоминания так приятно скрашивают скучную процедуру! Довольный и веселый, я уже собирался вколоть иглу в розовый окорочек, как вдруг какой-то предприимчивый поросенок начал грызть каблук моего резинового сапога. Я посмотрел вниз на задранные мордочки толпившихся вокруг малышей, которых взбудоражил визг их братца.
Мои мысли все еще были заняты Уилфредом Родсом, когда я вдруг заметил на одном из пятачков какую-то белую шишечку. И вон у того шишечка… и у того… До сих пор они лихо удирали от меня, и мордочек их я не видел, но тут у меня защемило внутри.
Я нагнулся, схватил поросенка и едва нажал на эту шишечку, как по моей спине пробежал ледяной озноб, а заманчивое видение залитого солнцем зеленого крикетного поля сразу померкло. Это была не шишечка, а тонкий пузырек, тут же лопнувший под моими пальцами.
Я перевернул поросенка, чувствуя, как у меня трясутся руки, и осмотрел раздвоенные копытца. Вокруг них тоже были пузыри, не такие четкие и выпуклые, но тем не менее полностью подтверждавшие грозную правду.
У меня пересохло во рту. Я поднял еще двух… То же самое! Испытывая невыносимую жалость, я повернулся к фермеру. Меня охватило безотчетное чувство вины: он все еще радостно улыбался, торопясь возобновить рассказ, мне предстояло ошеломить его самым страшным диагнозом, какой только может поставить ветеринар.
— Мистер Даглби, — пробормотал я, — боюсь, мне надо будет позвонить в министерство сельского хозяйства.
— В министерство? Это зачем?
— Сообщать, что у меня есть подозрение на ящур.
— Как ящур? Не может быть!
— К сожалению, это так.
— Вы
