Артур Гайе - Сафари
Но в Ибинге приключение со слонами уже было известно, и начальник поста стал насмешливо напевать:
Ведь слон коварный зверь!..Ведь слон коварный зверь!..Обманывать он мастер!..
Дельбек понял намек и, сильно покраснев, перестал больше настаивать. Его красноречие иссякло. Углубившись в себя, он не произнес больше ни слова.
— Ну что, Дельбек? Вы сегодня что-то не в духе? — спросил подмигивая начальник поста. — Немного лихорадит или желчь разлилась? Не нужно запускать этого! Примите хорошую порцию слабительного, друг мой! Но вот беда — сейчас вспомнил, что у нас вышел весь каломель!..
— Это ничего не значит! — сказал капитан Винье, отличавшийся способностью отпускать шутки, сохраняя серьезный вид. — Здесь в окрестностях — довольно слонов. Дельбеку это заменит каломель, а в аптеке сберегутся лишние лекарства! Ну, что? Разве не правда, милейший мой Дельбек? — добавил он, хлопнув по плечу злополучного лейтенанта.
Последний встал, пожелал всем доброго вечера и ушел к себе.
На следующий день он подал рапорт с просьбой о переводе.
Он жаждал приключений!..
Следуя по прямой аллее, обсаженной кофейными деревьями с запыленными листьями и эвкалиптами, похожими на большие, выходящие из земли канделябры, лейтенант достиг вершины холма, где находился дом начальника поста М-Боми. Не входя в него, он на минутку приостановился в тени мангового дерева и вытер покрытый потом лоб.
Жара была поистине тропическая. От земли, изрытой недавним ливнем, поднимались душные и зловредные испарения. Горизонт был затянут туманной дымкой. Вдали, между двумя холмами, как серебряное лезвие, сверкала река. Из туземной деревни, застывшей в сонном оцепенении, не доносилось никаких звуков. Голубой, с золотыми звездами флаг повис неподвижно на большой мачте. В воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.
В тени веранды, на кирпичных плитах, которые поливались каждый час, дремал бой.
Войдя в канцелярию, где царил полумрак, составлявший разительный контраст с ослепительным светом снаружи, лейтенант поклонился своему начальнику.
— А, Морель! Здравствуйте! Что нового? — спросил окружной комиссар, поднимая голову и глядя поверх очков на своего подчиненного, испросившего у него разрешение переговорить по служебному делу.
— Чем вы огорчены, друг мой?
Морель, красивый и хорошо сложенный юноша, с карими глазами, матовым лицом и показывающим силу воли и энергию подбородком, слегка кашлянул, видимо, не зная, как начать.
— Вот в чем дело, господин капитан! — сказал он, наконец. — Как вы знаете, я состою офицером в роте вот уже три месяца. Служба моя не трудная и ротный командир относится ко мне очень хорошо, что мне весьма приятно. Но стоило ли покидать Европу и полк, чтобы заниматься здесь взводным ученьем, гарнизонной службой или наблюдать за фехтованием на штыках? Я приехал сюда, чтобы видеть страну, и хотел просить вас, не можете ли вы назначить меня в экспедицию, которая должна отправиться в Итури? Ловерс согласен уступить мне свое место. Я уже пять месяцев нахожусь в Африке и знаю хорошо службу, — решительно и настойчиво закончил Морель.
— Гм! — произнес начальник, слегка улыбнувшись. — Вы, конечно, старый африканец, об этом спору нет. Но известно ли вам, что Итури — это далеко не рай земной? О, далеко нет! К тому же вами здесь довольны. Какого же черта вы хотите идти подыхать с голоду в Большой лес. Не говоря уже о том, что Вандекен, начальник отряда, не всегда бывает покладистым человеком. Что же тогда заставляет вас проситься в экспедицию?
— Я все это знаю, господин капитан! И тем не менее, позволяю себе настаивать на моей просьбе.
— Хорошо, пусть будет так! Но есть еще одно обстоятельство. Насколько мне известно, вы единственный сын, и, как я знаю, ваша мать вдова, была в большом горе, отпуская вас сюда. Генерал-губернатор, посылая ваши бумаги, присоединил к ним для сведения письмо, в котором эта добрейшая женщина высказывает свое беспокойство относительно вас и умоляет не посылать вас слишком далеко. Поразмыслите же еще немного. Подумайте о вашей матери!
Море ль густо покраснел.
— Если бы нужно было сменить кого-нибудь и была бы ваша очередь, — продолжал комиссар, — я, конечно, не возражал бы. Служба прежде всего. Никаких исключений не должно быть. Но здесь дело совсем другое. Итак, скажите, продолжаете ли вы при таких условиях настаивать на вашей просьбе?
Лейтенант на минуту задумался.
— Я не имел понятия об этом письме! — сказал он, наконец. — Вы знаете, господин капитан, каковы женщины. Но я уверен, что моя мать стала бы упрекать себя, если бы из-за нее я пропустил такой случай. Не говоря уже о возможности повышения по службе. Разрешите мне отправиться, господин капитан, убедительно прошу вас! Мне уже надоела эта однообразная жизнь. Я жажду приключений!
Окружной комиссар едва заметно нахмурил брови.
— Можете рассчитывать на меня, лейтенант! — сказал он, слегка наклонив голову. — Я сделаю соответствующее распоряжение.
* * *На узкой прогалине, образовавшейся от расчистки леса, о чем свидетельствовали разбросанные там и сям банановые деревья, при тусклом свете раннего утра, проникавшем сквозь густую листву тянувшихся на бесконечное пространство деревьев, три роты туземных солдат выстроились по данному сигналу.
Вот уже пять недель, как они были в пути и все время приходилось идти под темным сводом леса, которому не было видно конца. Переход крайне утомительный, с остановками и толчками, неизбежными в колонне из нескольких сот людей, идущих гуськом по узкой тропинке с вязкой почвой. Сменяемые каждый час солдаты, с помощью «машетов»[34] должны были прорубать дорогу через почти непроходимую гущу переплетавшихся растений, толстых, как нога, лиан и гигантских папоротников. Измученные люди с недовольным видом и неохотно исполняли отдаваемые им приказания. Пища была плохая и однообразная, вода для питья отвратительная.
В довершение всего начальник отряда, которому из-за его строгости туземные солдаты дали прозвище Фимбу минги (много кнута), держал людей в ежовых рукавицах. Каждый вечер, после перехода, он в течение двух часов заставлял их заниматься воинскими упражнениями. По малейшему поводу производил подробный осмотр. И порол за всякий пустяк.
Аскари[34] — ликауангуласы, с татуировкой на лице, похожей на разбросанные горошины, и батеталасы, с тремя полосками на лбу, с трудом сдерживали свое недовольство. По вечерам они сидели вокруг костров, угрюмые и молчаливые, бросая злобные взгляды на белых, также недовольных, которые разговаривали за маленькими походными столиками.
