Леонид Кокоулин - Затески к дому своему
– Готово, папань! – подхватил Гриша рыбу на рожени и понес, как копья, наперевес, к столу. Один рожень положил перед отцом, с другого краю стола себе.
Анисим разлил по кружкам кедровое молоко – запивать горячую рыбу.
Гриша начал с головки, обжигаясь, высосал ее, запил холодным молоком и от удовольствия закрыл глаза.
– Я, папань, вкуснее ничего не ел. Раздаивать твою корову надо.
– Будем доить, – поддержал Анисим, довольный, что сыну понравилось кедровое молоко. – Я уж поглядел, есть орех, прямо над головой. Если погода постоит, не упустим.
– Заготовим, – отозвался Гриша. – Сколько сможем – унесем. За остальным можно потом сгонять.
– Я уж подумал, – допил свою кружку Анисим и опрокинул ее кверху дном. – Не сделать ли нам машину обдирать шишку?
Грише ничего не надо объяснять. Он видел у деда Витохи такую машину. Чурка с гвоздями, «барабан», ворот, наподобие той, какой из колодца воду поднимают. Только эта чурка в корыто вделана. Крутишь ее за рукоятку, она давит шишку, потрошит орех.
– Что ты на это скажешь? – допытывается Анисим.
– Машину сделать можно, – рассудил Гриша. – Но я обещал подумать о перевозке грузов. Да и времени в обрез, а мы и не белковали…
– Н-да, – как бы согласился с Гришей Анисим. – В хозяйстве так: одно делай, два в уме держи. Погонишься за сиюминутной выгодой, потом отрыгнется… Тут надо выбирать с умом.
– Если зимовье ставить, так и заездок городить… – подсказал Гриша.
– Тоже надо. Если белковкой заняться, то от зимовья, от ореха и от рыбы отказаться придется.
Гриша в ответ вздохнул.
– Без зимовья не выдюжить, – размышляет вслух Анисим, как бы приглашая к разговору и Гришу. – И на белковке без собаки не разбежишься…
– Что и говорить, – подтверждает Гриша.
– Разведаем сегодня тайгу, обоснуемся, а на будущую осень прибежим как надо, – подает надежду Анисим.
– С собакой? – оживляется Гриша, и голос его меняется. – Пусть щенок, натаскаем. Да, папань?!
– Своя собака – есть своя. Повадки знаешь. У каждой должен быть свой хозяин. Щенку тоже нужен хозяин. – Анисим встает с лавки, пересаживается на чурку к костру, снимает бродни, развешивает портянки, раскидывает на мох подальше от огня стельки. Гриша еще сидит за столом, подперев рукой подбородок.
– Буду, – с запозданием отзывается Гриша на слова отца. – Буду хозяином.
– Хозяином быть – живность любить, – переобуваясь в валенки, складывает поговорку Анисим.
– Всегда хозяин любит своего щенка, – утверждает Гриша. – Пусть и Маша, и Саша, если захотят, поиграют.
– С кем? – переспросил Анисим. Он пропустил последние слова сына.
– С кем? Со щенком.
– А-а! – Анисим навалил на костер толстую сырую чурку. Рей светлых быстрых искр метнулся в черное пространство ночи. – Гореть и греть будет. Пора в нору залезать.
– Полезем в берлогу. Ты, папань, первым, я с краю. Люблю смотреть на огонь.
Анисим медведем полез в обуженный лаз шалаша. Гриша тоже переобулся в сухие носки. Анисим пошуршал лапником, умостился, позвал Гришу.
– Давай вот сюда, – охлопал он подушку из лапника, – кидай голову.
Гриша юркнул отцу под руку, повернулся лицом к костру. Неяркий огонь теплым светом обдавал лицо, пахло пригретым деревом. Где-то в распадке истошно взревел гуран.
– Ну и горло. Глушить рыбу, – усмехнулся Анисим. – Недалеко базлает.
– Может, в шалаш зайдет, – приподнялся на локте Гриша.
– Чем угощать? Молоко выпили, рыбу съели.
– Пусть со своими гостинцами идет, – развеселился Гриша.
– В Сибири со своим в гости ходить не принято, разве что гостинец принесет гость, без этого не обходятся.
– А не в Сибири? Ты папань, собирался рассказать про деда и про нашу родину.
– Расскажу и про деда, и про прадеда, и про прапрадеда, – сразу согласился Анисим. – Ночь-то год…
Гриша приготовился слушать, половчее улегся, под голову – кулак, а отец примолк.
– С чего начать?
– Кого помнишь, – подсказал Гриша.
– Помню и деда своего, и прадеда, Романа Антоновича. Знаешь, под кружок стриженный, с белой бородой. Ростом пониже меня, костью широк. Жили мы тогда в Красноярском крае, в своем крестовом доме. И дед, Аверьян Романович, не старым тогда еще был, а мой отец, Федор Аверьянович, бравым молодцом ходил. И бабушка, Мария Дмитриевна, жива была, и три невестки под одной крышей по хозяйству управлялись, и моя мама, твоя бабушка, хорошо ее помню, с чугунками около печи хлопотала. И коровы были, и лошади запрягались, я уж не говорю, овцы, куры, гуси, свиньи – это само собой. Мы, ребятишки, пасли – кто гусей, кто телят. Живности было – со счета собьешься. Овечки и свиньи сами по себе все лето пасутся. Свиньи еще болтушку есть приходили, а овечки – знай себе травку пощипывают, и хвостики их весело так машут.
Мужики пашню пахали, извозом занимались, косили сено, готовили дрова. Бабы по дому управлялись. Во время покоса или уборки сена дом пустел. Все от мала до велика на телеги с корзинами, логушками, с детьми усаживались. И мы уж подросли – верхами, у каждого свой конь. Бывало, усядемся все, дед обойдет обоз, посмотрит, проверит, все ли взяли, потом идет к прадеду, тот перекрестит. С Богом!
Кони нетерпением исходят, бьют ногами оглобли, схрапывают, повод просят. Аверьян берет вожжи – и тронулся обоз, застучали колеса. Оглянешься, а прадед, Роман Антонович, опершись на батожок, стоит. Только за деревню выедем, бабка Марья за песню, а мы повод коню, и… запылили вдоль поскотины. Жили хорошо – и на стол было что поставить, и было чем гостей принять. Подходило время жениться – отделяли, и дом ставили, и корову, и коня, и живности всякой давали. А если споткнулся кто из родственников, поддерживали.
Больше всего я помню деда своего, Аверьяна. – От волнения Анисим перевел дыхание. – Мы с ним и пахали, и боронили, и коней своих пасли, вот уж где было раздолье. И на охоте вместе. Помню его и чту.
Гриша не мог уловить связи между сказанным отцом и сегодняшней жизнью. Куда тогда все подевалось? И дом крестовый, и лошади. Но спросил о другом.
– Если Бот в нас, зачем тогда маманя просила Боженьку дать ей силы? И хранить нас?
– Вера, сын, опора жизни на земле. По-другому и не скажешь. – Анисим расстегнул рубаху, осторожно снял на тесемке иконку и подал Грише. Гриша взял теплую тяжелую металлическую пластинку. Он и на ощупь ее знал. С закрытыми глазами видел, как всадник на коне копьем змею колет. Отец надевает ее только в дорогу, а так она лежит за материнской иконой на треугольнике в углу.
– Это благословение моей бабушки, когда я уходил на японскую, она мне надела Егория Победоносца. «Не снимай в бою, – увещала бабушка. – С ним и прадед твой, Роман Антонович, и дед твой, Аверьян, муж мой, и твой отец, сын мой, Федор, в ратном деле преуспевали и хранимы были Егорием Победоносцем».
