О всех созданиях - больших и малых - Джеймс Хэрриот

Глава пятьдесят вторая

Пожалуй, хуже всего были вызовы на рассвете зимой. Сколько раз, протирая слипающиеся глаза, входил я в коровник к телящейся корове, когда стрелки еще не добрались до шести, но на ферме мистера Блэкберна кое-что противоречило обычной рутине. И даже не кое-что, а очень многое.

Во-первых, обычно меня встречал встревоженный фермер и спешил сообщить, как идет теленок и когда начались схватки, но на этот раз я почувствовал себя незваным гостем. Во-вторых, я привык к коровникам с булыжным полом, где дрожащий свет керосинового фонаря падал на деревянные перегородки и на спины нескольких коров, но сейчас передо мной тянулся залитый ярким электрическим светом бетонный проход, а по сторонам его — два словно бесконечных ряда коровьих задов, разделенных перегородками из металлических труб. В-третьих, вместо обычной утренней тишины здесь гремели подойники, ритмично пульсировали доильные аппараты и вопили громкоговорители. Везде суетились люди в белоснежных халатах и колпаках, и никто не обращал на меня ни малейшего внимания.

Большая молочная ферма, какие тогда только-только появлялись в здешних краях. Вместо одинокой фигуры на трехногом табурете, вжимающейся в коровий бок и извлекающей журчащие струйки молока, тут кружил безликий хоровод.

Я стоял на пороге, а во дворе позади меня из черноты вверху сыпал какой-то особенно холодный снег. Чтобы приехать сюда, я покинул теплый уют супружеской постели, и мне казалось, что со мной могли хотя бы поздороваться. Тут я заметил, что мимо с подойником в руке рысцой пробегает хозяин.

— Э-эй, мистер Блэкберн! — крикнул я. — Вы мне звонили… У вас корова телится?

Он остановился и посмотрел на меня непонимающими глазами.

— А?.. Ну да… Она вон там…

Он показал на светло-рыжую корову дальше по проходу. Узнать ее было легко — только она одна лежала на полу.

— Давно началось? — спросил я, переводя взгляд на мистера Блэкберна, но он уже убежал. Я кинулся за ним, нагнал его в молочной и повторил свой вопрос.

— Ей бы вчера надо было опростаться. Вроде что-то не так. — Он начал сливать молоко из подойника через охладитель в большой бидон.

— Вы ее прощупывали?

— Да нет, времени не было. — Он затравленно посмотрел на меня. — Мы с утренней дойкой припоздали, а молочник ждать не станет.

Я прекрасно его понимал. Шоферы больших молочных компаний, забиравшие бидоны, были свирепым народом. Дома у себя они могли быть любящими мужьями и заботливыми отцами, но впадали в бешенство, если фермеры заставляли их ждать хотя бы минуту. Винить я их не могу: они объезжали множество разбросанных ферм, и мне не раз случалось видеть, в какое они приходили состояние, сталкиваясь с нерасторопностью, — на них страшно было смотреть.

— Ну хорошо, — сказал я. — Могу я попросить мыло, горячей воды и полотенце?

Мистер Блэкберн мотнул головой в сторону дальнего угла.

— Вы уж сами себя обслужите. Там все есть. А мне некогда. — И он удалился той же деловитой рысцой. Перед молочником он трепетал явно куда больше, чем передо мной.

Я налил ведро воды, нашел кусок мыла и перекинул через плечо полотенце. Вернувшись в коровник к своей пациентке, я тщетно поискал взглядом дощечку с ее кличкой. В те дни такие дощечки красовались над стойлами почти во всех коровниках, но тут не было никаких Ромашек, Дженни или Незабудок. Одни номера.

Перед тем как снять пиджак, я заглянул ей в ухо: вытатуированные цифры четко выделялись на кремово-белой поверхности. Она оказалась номером восемьдесят седьмым.

Я снял рубашку, и тут выяснилось, что в современных коровниках, вроде этого, из стен не торчат гвозди, на которые так удобно вешать одежду. Мне пришлось свернуть пиджак и рубашку и отнести их в молочную. Там я отыскал пустой мешок и при помощи шпагата приладил его к поясу, точно фартук.

По-прежнему никем не замечаемый, я вернулся, намылил руку по плечо и ввел ее в корову. Мои пальцы коснулись теленка, только когда я забрался очень глубоко. Это было странно: ведь ему следовало появиться на свет еще вчера. Нащупал я верхнюю часть головы — мордочка не была обращена вперед, как при нормальном положении плода, а повернута к груди, и ноги тоже загибались под туловище.

И я заметил еще кое-что: обследование не вызвало ответных потуг и корова даже не попыталась подняться с пола. С номером восемьдесят семь что-то было очень неладно.

Лежа во всю длину на цементе, я приподнял голову, скользнул взглядом по светло-рыжей спине с вкраплениями белых волосков, осмотрел шею и понял, что нашел причину. Это характерное искривление! Номер восемьдесят семь, опустив голову на грудь, вяло смотрела в стену перед собой, но своеобразный изгиб шеи все мне объяснил.

Я встал, вымыл и вытер руки, а затем отправился на поиски мистера Блэкберна. Нагнувшись к вымени жирной бурой коровы, он снимал стаканы с сосков.

— У нее родильный парез, — сказал я.

— А-а! — ответил он, схватил ведро, проскользнул мимо меня и направился к молочной.

Я пошел рядом с ним.

— Поэтому она не тужится. Матка у нее не сокращается. Она не отелится, если не ввести ей кальция.

— Вот и хорошо! — Он так и не посмотрел на меня. — Вы его введете?

— Конечно, — сказал я вслед его удаляющейся спине.

Снаружи во мраке все еще кружили вихри снега, и я подумал, не одеться ли мне. Чтобы тут же снова раздеваться? А, ладно! Пока я возился, отыскивая в багажнике бутылки с кальцием и диафрагменный насос, на мою голую спину садились и садились крупные хлопья.

Вернувшись в коровник, я поглядел вокруг в поисках помощника, но все по-прежнему лихорадочно занимались своим делом. Значит, придется одному опрокидывать корову на бок и вводить ей кальций в вену. Тут уж все зависит от того, насколько глубока ее кома.

По-видимому, очень глубока! Когда я уперся ногами в нижнюю трубу металлической перегородки и нажал обеими ладонями на плечо моей пациентки, она сразу завалилась на бок.