Борис Дедюхин - Тяжелый круг
— Красота беззащитна. — Эти слова Виолетты почему-то вывели Амирова из равновесия, он с большой запальчивостью возразил:
— Она — продажна, ею торговать можно. Смотря в чьи руки она достанется, дельцы ею торгуют. — Амиров и скрывать не стал своего настроения, объявил напрямую: — Вот что, я не люблю апельсинничать, ты знаешь, но с тобой мне хотелось бы быть галантерейным, потому что уж больно ты красивая девка. Вертопрашная, правда, но пригожая, что да, то да.
— Я рада, что галантерейно, а не бакалейно, но я не понимаю ваших намеков.
Он хотел бросить в ответ «дуру», но вспомнил про свое обещание насчет «галантерейности»:
— Не понимать можно в двух случаях: или сказано непонятно, или понималка плохо варит. Я говорю понятно, выходит, виноваты твои предки. — Редкостно многоречив стал Амиров в раздражении.
Виолетта натянуто улыбнулась:
— А может, лучше не «апельсинничать»?
Амиров подобрался, построжал:
— Ладно. Я знаю, зачем ты к ипподрому прилепилась: жениха выгодного подцепить. Молодец — и Касьянов, и Николаев с перспективами, не промахнешься в любом случае. За кого же пойдешь?
Виолетта не сразу нашлась с ответом.
— А они, что же, оба исповедовались перед вами, намерения свои высказывали?
— Я спрашивал, не входит ли в их намерения женитьба на тебе.
— И они?
— Они оба почти «да» ответили.
— «Почти» — это еще не «да». Однако почему вы не заставили их сказать определенно и внятно, они бы, наверное, не стали от вас скрывать?
— Не знаю, может быть, и не стали бы, будь я поласковее, а я излишне строг был. Но своего я добился, я ведь и не хотел, чтобы они до конца выговаривались, потому что люблю, когда люди мне врут.
— Странно…
— Ничего странного. Они врут и видят, что я им не верю, но молчу, значит, я — человек благородный, это во-первых, а во-вторых, совравший уже обязан мне чем-то.
— Вы — паук.
— Ты боишься пауков?
— Боюсь.
— Должно быть, это очень страшно — бояться пауков… Какой, наверное, ужас испытывает человек, всерьез, непритворно боящийся членистоногих!
— Это очень тонкое замечание, нельзя не оценить его, однако, мне кажется, вы уже все сказали?
— Да, остальное дополнит Николаев, да и другие твои хахали не отмолчатся, я думаю.
Расстались они почти открыто враждебно.
Амиров вернулся на конюшню, отыскал в своем кованом сундуке тот злополучный авиационный билет, который так неосторожно бросил Касьянов, вложил его в конверт.
— Олег, — позвал он Николаева. — Я пакет не запечатываю, не положено у благородных людей, а то выйдет, что я тебе как бы не доверяю, да… Передашь при встрече лично в руки Саше Милашевскому, скажи что, мол, от Амирова подарочек.
Стрела снялась с тетивы.
2
Разумеется, Олег не удержался и заглянул в конверт и, разумеется, узнал Виолеттин почерк: стрела, еще не долетев до мишени, уже задела отравленным жалом и другую цель. Вне себя он кинулся в цирк к Виолетте.
На манеже было пусто. Олег заглянул в артистические уборные, потом зашел на конюшню (конюшнями в цирке называют все помещения для животных, в том числе и для львов, для собак) — там никого не было. Из расписания репетиций, которое было прикноплено к фонарному столбу, Олег узнал, что «мать и дочь Вольди» закончили занятия час назад.
Рассудив, что в Железноводск съездить до начала скачек не успеет, а если даже и успеет, так разминется с ней в пути — наверняка Виолетта придет на конюшню загодя, она сегодня на приз Элиты едет. Олег рванулся было к Сане Касьянову, который жил в Пятигорске недалеко от ипподрома. На полпути остановился: при чем здесь Касьянов?
Олег вернулся на конюшню.
— Где пропадал-то? — спросил Амиров. — Записку, что ли, относил?
Олег мотнул головой.
— Жаль, а то я уж было отдумал.
— Как «отдумали»?
— Так и отдумал, как отдумывают. Ну да ладно. Я ветеринара вызвал, выводи Грума, которого ты поставил с зарубленной ногой.
— Когда?
— Вчера. Зачем ты вчера на переходе разворачивался? Ведь знаешь, что именно там, где люди пересекают круг, лошади калечатся.
— Так меня же там конюх со свинцом ждал, сами, чай, знаете!
— Вот что, Николаев, запомни: никто тебя ни с каким свинцом не ждал. И вообще все эти тотошные штучки рекомендую бросить, — лошадей калечим и души людские тоже, — куда дело пошло, даже детей развращаем, Бочкаловых впутываем. Стыдно!
— Да вы знаете, Николай Амирович, я же истинный спортсмен, я в жизни и рубля своего в игру на себя не ставил. Это из-за Анны Павловны…
— Повторяю: твои делишки меня не интересуют. Сказать кому угодно о шансах моих лошадей — мое право, но это и все, что я могу себе позволить. Амиров и тотошка взаимоисключены.
Справедливости ради надо сказать, что слова Амирова не были просто позой: он действительно был ярым врагом тотализатора. Когда Саша Милашевский обнаружит свои истинные намерения и передаст следователю собранные им факты о тотошниках, он убедится в этом. А Олегу Амиров тогда сказал в назидание:
— Если хоть раз сыграешь сам на себя — все, пропадешь как жокей, поверь, знаю по себе.
Подъехал на качалке, запряженной орловским рысаком, ветеринар. Осмотрел Грума, сказал:
— Вот камфарное масло. Но не втирайте в ногу, а то вспухнет, просто помажьте. Сделайте повязку и следите, чтобы не сорвал зубами. — Все вроде бы наказал, но уезжать не торопился, раздумчиво смотрел на Грума, на Амирова, на Олега. Выдавил на прощание неопределенно: — Да-а-а…
Едва отъехал ветеринар, как подошел явно расстроенный Зяблик:
— Сон мне приснился, а-а? Дурацкий сон… Беру будто я балетку свою, чемоданчик, чтобы на ипподром ехать, а там пусто — ни картуза, ни камзола, ни сапог!
— Украли? — вяло поинтересовался Олег.
— Хуже: пропил вроде. И пришлось мне будто бы скакать голым, в одних плавках, а-а? — Зяблик смотрел вопросительно.
— Неважный сон, — сказал Олег, чтобы хоть что-то сказать.
Но сон оказался в руку.
3
Онькин предложил Виолетте сесть на Игрока не из одной лишь той корысти, чтобы покрепче Саню к себе привязать, но и просто по необходимости: действительно, некому больше ехать (Сергей Бочкалов, когда просился, не знал еще, что Милашевский запишет в скачку своего Одоленя).
Еще как-то летом, наблюдая за проездкой, Иван Иванович сказал между прочим:
— Из Виолетты вполне мог бы получиться жокей.
Лошадь, на которой тогда Виолетта делала по его заданию размашку, неожиданно или нечаянно стала в курбет. Понятно, что если во время галопа лошадь вдруг махнет козлом, даже и многоопытный всадник может перелететь через голову лошади. Но Виолетта, не теряя присутствия духа, опустила свободно повод и, подавшись вперед, схватилась правой рукой за гриву. Затем резко дала хлыста, после чего лошадь сразу перешла на ровный ход.
