Борис Дедюхин - Тяжелый круг
— Лучше и то и другое. — Анна Павловна кокетливо засмеялась.
— Завалился ваш Николаев. Доигрались! И меня под удар ставите. — Амиров смотрел в упор. Он наклонился к уху Анны Павловны, торопливо пошептал ей что-то, отчего лицо и даже шея пошли у нее пятнами. Однако она нашла в себе силы улыбнуться, сказала вполне непринужденно:
— Ну, Николай Амирович, вы-то ведь, как жена Цезаря, вне подозрения…
Амиров исчез, не дожидаясь возвращения галантного Анвара Захаровича.
Глава семнадцатая
1
В воскресенье, рано утром, сразу после кормления лошадей, Амиров в выходной тройке и при галстуке-бабочке отправился в Кисловодский цирк.
Цирк был пуст, но не бездеятелен — как и ипподром на рассвете. Лают собаки, орет осел. Кто-то из оркестрантов монотонно и заунывно дудит в трубу, под куполом звякают лонжами гимнасты, электрики проверяют звонок, одна уборщица громыхает ведрами, вторая на верхних рядах амфитеатра хлопает сиденьями. Все звуки подавляет разноголосый лай: на манеже Анна Павловна и Виолетта с собачками.
— Проси, проси! — наставляет Анна Павловна беленького глупого песика, тот стоит на задних лапках, а передние тянет к дрессировщице. — Сальто, Мальчик, сальто! Браво! Молодец! На место, а ну, на место! На место, на место! На место!.. Уголек, Уголек, ах ты, мой хорошенький! Сейчас играть будем. Оф, оф!.. Сидеть, сидеть! Сидеть-сидеть-сидеть! Сидеть-сидеть! Сидеть!
Амиров устроился в первом ряду, как зритель. Анна Павловна, проходя мимо, обронила:
— Плохо, Николай Амирович, плохо, очень плохо! — Заметив, как дрогнуло тяжелое полотно форганга, бдительно сменила тему: — Как видите, я работаю без плетки, никакого битья. Собаку нельзя заставить делать что-то насильно, она должна понять свою задачу. Вот почему мои отношения с животными основаны на этическом чувстве. Действую исключительно на вкусовых приманочках — кусочек печенья, вареного мяса, и у меня собаки идут не как на работу, а как на игру, это ведь разное дело, не так ли? — Говоря это, Анна Павловна не отводила напряженного взгляда от занавеса, и когда из-за него выбралась наконец полная пожилая женщина, успокоилась: — Извините, Николай Амирович, я только несколько секунд. — И уже к вошедшей: — Ну что, будут униформисты?
— Униформы нету, на представления не хватает, не то что на репетиции, — объяснила вошедшая служащая цирка. — Доложила об этом директору…
— А он что?
— Он у нас насчет этого с большой хладнокровностью. «Нету», говорит, и, говорит, «негде взять».
— Хорошо… В смысле плохо. Идите, а то собачки нервничают.
Когда сотрудница скрылась за форгангом, Анна Павловна продолжала для Амирова:
— Плохо. Боюсь, вбил Милашевский себе в голову идею: вывести на чистую воду всю тотошку, всю — представляете? Это и меня, значит?
Больших усилий воли стоило Амирову не разразиться привычной бранью, но он сумел сдержать себя, сказал с непринужденной и даже высокомерной усмешкой:
— Шутник-покойник — умер во вторник, а в среду встал и лошадь украл. Мда-а, так что же у него в дурной голове?
— Многого узнать не удалось, только кое-что. Я боялась особенно-то Анвара расспрашивать.
— Короче: что именно?
— Ну, как-то Саша сказал: «Смотрю я на братьев Бочкаловых — такие добрые, простодушные ребята. И неужели же они вырастут плутами и негодяями, вроде Зяблика, Какикавы?» Извините, Николай Амирович, он, чудак, тут же и ваше имя почему-то приплел… Правда, уважительно. — Разговаривая с Амировым, Анна Павловна не переставала помогать Виолетте руководить собачками: — Алле, алле… Оф… Вальс… Браво, Шустрик! Оф, оф алле!.. И лошадей, говорит, жалко: игра в тотализаторе, он считает, мешает выявлению истинных талантов среди лошадей и жокеев. Проедусь, говорит, по колесам тотошников, будут меня помнить, «Проехаться по колесам» — это ваше специфическое выражение, да?
— Да, да, но меня интересует, что он думает конкретно предпринять, что уже предпринял?
— Завел, Анвар говорит, специальные досье на каждого, причастного к тотошке… Молодец, Уголек, ай умница! Ко мне! Теперь домой! Браво, браво, ребятки! Домой!
— Все мне ясно! — Амиров величественным жестом руки отпустил Анну Павловну и с прежней невозмутимостью стал наблюдать за возней собачек. Ему действительно все стало ясно (это как он сам считал). Он решил, что Саша Милашевский — обыкновенный дешевый шантажист: собрал досье и теперь, по-видимому, попросит в обмен на него продать ему лошадь в какой-нибудь выгодной для его игры скачке.
Амиров снова подозвал к себе Анну Павловну:
— Мне бы Виолетту на минутку… А что касается подозрений сопляка Милашевского, запомните: Амиров и тотошка взаимоисключены. Во время войны, когда мне шестнадцать лет было, мне доверили табун ахалтекинцев и чистокровных голов тридцать семь. Такой огромадный табунище!.. Шугани попробуй его — не остановишь. Мне… личную благодарность… да… тоже… благодарность мне за победы на барьерных скачках… потом, в году… каком это… Впрочем, не важно! А важно то, что меня весь конно-спортивный мир знает!
Он был вне себя, но удалился не спеша, с видом даже и амбициозным.
Виолетта догнала его, вместе вышли к вагончикам, в которых располагались артистические уборные.
— Какой вы сегодня, Николай Амирович!..
— Какой?
— Как тенор.
— Понравиться хочу.
— Кому, маме?
— А может быть, и не только ей…
При этих словах легкая тень неудовольствия проскользнула по лицу Виолетты.
— Кстати, о Касьянове, — совершенно даже и не пытаясь объяснить, почему это «кстати», наигранно весело говорил Амиров. — Я узнал, что после того, как ты с Олегом в Домбай путешествовала, в гостинице жила там с ним, кофточку шикарную в подарок за все получила, после всего этого ты его побоку, а сама в Касьянова мертвой хваткой…
— Да, это главная цель моей жизни — обоих увлечь на путь порока, — с подчеркнутым сарказмом сказала Виолетта, а сама внутренне сжалась: она почувствовала, что этот мрачный человек приготовил для нее какую-то отравленную стрелу.
Он хотел казаться добродушным и невозмутимым. Достал из кармана блестящую металлическую пуговицу, показал ее Виолетте, для чего даже остановился и повернулся к ней лицом.
— Вот посмотри: узнаешь?
— Узнаю. Нефертити.
— Точно. Пуговица — «фирма», от джинсов Нарса отскочила в конюшне, а-а?
— Ну и что?
— Чтобы царица, красавица, и — у Нарса на штанах, подумай-ка? А в кабинете директора ипподрома — алюминиевая пепельница — тоже Нефертити: все о ее нос пепел сбивают.
