Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова
— Заткните его, — сонно пробормотала Оксана, кутаясь в одеяло с головой. — Час ночи! Дайте спать!
Не долго думая, Иринка схватила визжащего малыша и сунула к себе под одеяло, согревая. Повизгивание стало глуше и постепенно затихло, — пригревшись, поросенок уснул.
Наутро мы встали с тяжелыми головами — подниматься приходилось к шести утра, да еще этот поросенок не давал спать.
Он уже опять ворочался в коробке и постанывал — за ночь ослаб так, что жалко было смотреть.
— Коровье молоко для него слишком жирное, — определила Иринка. — Надо было разбавить… Я полночи с ним не спала — он ворочается, носом тычется. А уберешь в коробку — мерзнет… Его надо отнести назад…
— Но как же он там? — попытались возразить мы. — Может, попробовать подсадить его к какой-нибудь свиноматке? Вдруг примет?
— Да, можно попробовать… — с облегчением согласилась Ирина.
Мы возвращались на свиноферму пристыженные — не получилось из нас нянек. Не будет приемный сынок бегать по общежитию, чтобы потом отправиться к той же Иринке домой. Но всем нам было одинаково жалко и себя тоже — возиться с требующим большой заботы малышом времени ни у кого не было.
За поиск новой семьи для нашего приемыша взялась сама Иринка — она работала в маточнике, в отличие от остальных. Встретившись с нами в обед, она сказала, что подсадила его к одной свинье, бригадир сама указала ту, что опоросилась недавно. Вроде пока с ним все было хорошо, и мы успокоились.
И уже в последний день, перед самым отъездом из Стенькина, мы случайно узнали, что наш поросенок все-таки прожил очень недолго — на третий день он запоносил и умер.
В тот же день мы уезжали. И судьба сложилась так, что я, хоть и бывала в Стенькине, ни разу больше не входила в старый дом, стоявший в парке рядом с Рейхстагом. Но, хотя прошло много лет, я до сих пор уверена, что он так и стоит на старом месте, совсем не изменившись и по-прежнему каждый год принимая в своих видавших виды стенах новых студентов.
В заключение еще одно: вернувшись с практики, я долго взахлеб рассказывала всем о проведенных в Стенькине днях. Описывала старый дом и Рейхстаг в парке, ферму, поросенка и долгие зимние вечера. И моя тетка, которая окончила тот же самый сельхозинститут за девять лет до моего рождения, вдруг на середине рассказа перебила меня, когда я начала описывать наше общежитие:
— И ступеньки там все еще скрипят на разные голоса?!
Глава вторая
Вы звери, господа!
1
Мы — зоофак, но нас называют кто как хочет. Самое распространенное название — «зверофак» или просто «звери». Я узнала об этом не сразу — имя-прозвище дошло до моих ушей через пару лет, когда я уже понимала, что сие название вовсе не являлось вымыслом. Иной раз оставалось лишь удивляться, как верно нас окрестили — «зверофак».
С первого дня учебы я ждала, что вот-вот мы начнем работать с животными — лавры Джеральда Даррелла, если вы помните, не давали мне покоя. Но довольно скоро пришлось оставить многие мечты. И, как ни странно, самые первые иллюзии оказались разрушены именно на уроке зоологии.
Со школы это был мой любимый предмет, и от института я ждала много нового. Представлялась возможность блеснуть своими познаниями и обрести новые (как ни странно, но некоторые студенты в мое время учились именно из-за этого!). На каждое занятие я ходила как на большой праздник, и меня не слишком смущало то, что курс зоологии не больно-то отличался от школьного — разве что акцент был сделан на тех наших соседях по планете, которые имеют отношение к сельскому хозяйству, приносят несомненную пользу или вред. Особенно тщательно изучали так называемых насекомых-вредителей и паразитов.
В один из дней студентов ждал небольшой сюрприз. Войдя в аудиторию, мы увидели на столе нашего педагога Галины Ивановны пустую банку, горлышко которой было обвязано марлей. В банке на растрепанной вате и бумаге сидела большая белая крыса. Сложив на животе лапки и задрав мордочку, она пыталась разглядеть что-то за стеклом.
— Сегодняшняя тема — изучение внутреннего строения млекопитающих, — объявила Галина Ивановна. — Есть желающие помогать?
«Помогать» — наверняка означало вскрыть ту самую крысу. Девчонки морщились и отворачивались — у большинства появление мыши или крысы вызывает отвращение. Парни проявляли больше любопытства, но и они не спешили предлагать свои услуги — мало кто мог спокойно взять в руки скальпель. И причина здесь была вовсе не в жалостливости и не в отсутствии необходимых навыков — просто мало кто еще мог взять на себя главную роль.
Наконец доброволец — самый старший парень в группе — с решительным видом сел за учительский стол. Галина Ивановна заняла место около, готовая давать указания, а мы все сгрудились вокруг, толкаясь и заглядывая через плечо. Смотрели все — даже те, кто только что брезгливо морщил нос и отворачивался.
Просто удивительно, до чего странно устроен человек! Целая, живая и здоровая крыса, даже белая, с умными глазками-пуговками и паутиной дрожащих около носа усов вызывает у нас чувство отвращения — перед ее горбоносой мордой, перед стереотипом, сложившимся в народе по отношению к этим уникальным существам, особенно перед их «голыми» хвостами (на самом деле не голыми, а покрытыми короткими жесткими волосками, что легко замечается, если провести по хвосту против шерсти). Крыса — враг номер один и тварь, достойная только ненависти. Над ними издеваются, их уничтожают тысячью способами, а они живут и неплохо себя чувствуют. Но в то же время этот враг, поверженный, со вспоротым брюхом, странно привлекает к себе внимание и возбуждает любопытство. Каждому хочется увидеть, каков он на самом деле. Может быть, это самый действенный способ избавиться от страха?
Как бы то ни было, но когда усыпленную хлороформом крысу наконец вскрыли, осторожно, чтобы не повредить внутренних органов, распоров кожу и отвернув ее набок, как полу плаща, лишь две-три девчонки отвернулись, сказав, что то же самое можно увидеть и в книге. Остальные придвинулись так близко, что Сашка, резавший крысу, сердито повел плечами:
— Не наваливайтесь так! Раздавите.
Я была среди тех, чье любопытство перевесило презрение к крови и брезгливость. Из-за
