Василий Юровских - Три жизни
— Говорил, говорил, — сердито передразнил Пайвин Молокова. — Эх, ты, Олеха! В газету, в газету надо пропечатать наше руководство.
— А какие привесы по гурту у вас за май? — спросил рыбак Лева. — Кстати, ваш товарищ совершенно правильно оценивает обстановку.
Пайвин молчит, стискивает зубы на Молокова: вякает, когда не просят, все планы у него испортил. Блажной да и только. И рассердился бы на Олеху, накричал, но черт знает, чего у того на уме. Рыбаки были-сплыли, а ему с Молоковым, пока жена не приехала, под одной крышей ночевать. Выпрыгнуть в окошко — это надо еще успеть, надо еще опередить…
— Привесы, конечно, покуда не похвальные, — размышляет Алексей. — Выше, чем у наемного пастуха были, но не те, которые мы хотели бы иметь. Да и посудить, так сами поймете. Которое лето засуха, нет травы, скрутило все жарой на еланках и степянках. Мой скот по березняку костяночник да листочки медунок ест, по Согре, течению реки Боровлянки, шастает. И кустами не брезгуют телята, как зайцы, скусывают веточки.
— Однако, — приподнимается Алексей и решительно, твердо говорит: — Жить можно. Зимусь мужики на бригаде разошлись-разгорячились о погоде, выскочили за угол и хлесь лом в снег. Лом так свободно и ушел в землю. Сухая она, не застыла даже. «Во, кричат, наша погибель»! А я им: «Не падайте духом, мужики, раз засуха. Я сроду уралец, из Уксянского района. У нас все равно чо-то родится».
Алексею никто не отвечает, и он прислушивается. Спят, верно, гости-рыбаки, отвернулся к окошку Александр Сергеевич. Эх, а как бы охота еще посудить о жизни, сколько передумано о ней за месяц в лесах, в лесной избушке!..
Молоков долго смотрит на потолок и незаметно засыпает сам. А когда засинело окошко и он вскакивает с нар, в избушке прохладно и пусто. Нет ни гостей, ни Пайвина. Алексей с надеждой смотрит на полку, куда вчера Шуро убирал колбасу с буханкой, — пусто. Обида застилает глаза, но он прогоняет подозрительные мысли. Нет, Шуро не позволит себе такое, не позволит… Жить вместе и не верить товарищу — нельзя.
Алексей быстро одевается, вспоминает вчерашний вечер и, забывая о колбасе и буханке, корит себя: болтал пустяки, а не спросил у гостей о самом важном для жизни. Эх, не спросил, разиня!.. И где их сегодня увидишь, он свой гурт пасет не у реки — в лесах, на еланках и степянках. Телят, телят надо выгонять, накормить их до жары, а сам Алексей подюжит и без завтрака. Досадно ему, проспал и чай не вскипятил, Александра Сергеевича без горяченького оставил. «Бороду тебе выдрать, Олеха!» — корит себя Молоков, подпирая дверь избушки черемуховой сушиной.
VI
Отужинали Пайвин с Молоковым рано, Александр с утра нарыл в кустах у курьи дождевых червей и надергал двухлитровый котелок рыбешки — чебачков, окунишек и ершей. И, когда Алексей пригнал к избушке свой гурт, напарник был уже тут, приветливо встретил его и протянул котелок, прикрытый листьями крапивы:
— На-ко, Олеша, вари уху. Видишь, сгодились крючки, теперь у нас подножное довольствие будет.
На подтопке, сложенном из кирпичей перед избушкой, Алексей быстро изготовил запашистую уху. Рыбу в чугунок спускал в два раза, старался не переварить ее. С перцем, с лавровым листом получилась не уха, а объедение.
— Во ушка! — поднял вверх ложку Александр, первым попробовав варево.
— Добра, добра! — заулыбался Алексей.
— Всем по семь, а стряпке восемь! — совсем, как, бывало, отец после еды, поблагодарил Александр Молокова за кухарство. И тому стало так хорошо, будто сидит с ним не Пайвин, а тятя, и не Старица за степянкой течет на восток, а плещется Большое озерко у родного села Еловка. Последнюю ночь провели они тогда с отцом: утром известили о войне, и надолго забылась уха на берегу озера. Но не забылась ночь, вспомнилась сейчас, когда сам Алексей старше отца уже на одиннадцать лет.
«Подумать только, — вздохнул Молоков. — Я вдруг старше отца. А какой бы он был, если б не война?»
— Айда спать, Олеша! — крикнул из дверей избушки Пайвин. — Я комаров до единого выгнал дымом.
Не спалось Алексею, но ни он, ни Александр — оба не слыхали, как подошла машина и белый свет фар высветил ее изнутри, когда после короткого стука распахнулась дверь.
— Как тут живы-здоровы наши мужички? — бодро и как-то особенно оживленно спросила с порога зоотехник Анна Ивановна. — А ну, подъем, добры молодцы! Встречайте гостью, принимайте хозяюшку! И продукты, и курево, и свежие газеты, и книжки. Всего вам навезли. Извините, замоталась и раньше никак не смогла навестить. Да и на «газике» Михаил Васильевич в район ездит. И сейчас где-то в городе ждет нас, совещание больно поздно закончилось.
Анна Ивановна села на лавку в передний угол, а в избушку с узлами и мешками протиснулись шофер Семен Мурзин и жена Пайвина Серафима Васильевна, или, как ее все звали в Понькино, — Сима. Она кинула узлы на середину голых нар и всплеснула руками:
— Совсем, совсем одичали мужики! Ну да я вам из энтой избушки светелку сделаю. И откормлю как на убой. Молочко парное станете пить, небось присушили коровенку?
…Долго не гасла в тот вечер десятилинейная лампа под потолком избушки. Мужики курили у подтопка с открытой вьюшкой сигареты «Шипка», а Сима, сидя на нарах, рассказывала деревенские новости.
— Ой, Алексей, совсем чуть не забыла! «Грачи»-то, кавказцы, привет тебе передавали, сухофруктов вон послали на компот. Вина навеливали, да я отказалась. Мол, не до гулянки мужикам, скот пасти надо, деньги зарабливать. Они-то, ой смехота, песни русские теперя поют! Коровник, должно быть, скоро достроят и домой подадутся. Шибко им охота с тобой повидаться…
— Еще, — заколебалась Сима, — сказать или умолчать? — Кое-кто поговаривает: мол, Олеха с Саном, поди, пропили колхозный скот до единой головы. Я уж и схватывалась не раз, ругалась и с мужиками, и с бабами. Чего, мол, трепаться и напраслину возводить. Не пьянее вина Олеха с Саном, не боле других пьют, не хуже остальных робить умеют. Спасибо Анне Ивановне. Она здорово восстает за вас, живо заткнула болтливые рты, когда вывесила «молнию» с привесами, фамилии ваши во-о какими буквами написаны да красной тушью. А председатель-то, Михаил Васильич, сегодня и скажи: «Худо мы своих людей знаем, худо о них думаем, не доверяем. А они все могут. Вот бы и от наемных строителей нам отказаться. Эти же деньги пусть наши получают, лучше заживут, больше «Жигулей» и «Уралов» появится на селе».
Ничего, вроде бы, особенного не сказала Сима, а как повеселела душа Алексея. Нет, не пропащий он человек! Глядишь, осенью приоденется, бороду сбреет и, может быть, женится. А главное — не совестно побывать в Еловке. Мало кто уж и помнит его там, однако есть кому признать. Дуняшка, слыхал, овдовела: муж-то ее с Мишкой Мальгиным ехали пьяные на тракторе, опрокинулись в канаву с дороги, и задавило насмерть обоих. Правда, ребятишки остались… А что, он их заместо родных на ноги поставит…
