История одного филина - Иштван Фекете
Тут подоспел со своим инструментом шорник, не без опаски поглядывая на крупного хищника.
— Не бойтесь, в этом деле нет ничего опасного, — успокоил его агроном, — одну ногу филина буду держать я… Только не суетитесь! Ты, Ферко, набросишь на него пиджак и опрокинешь навзничь, смотри лишь, чтобы он не задохнулся и крыло не поломай. Помози ухватится за левую ногу, я — за правую, а мастер укрепит на цевке кольцо… Ну, надевайте перчатки!
Ху настороженно следил за непонятными действиями людей. На всякий случай он спрыгнул с камня и, вжавшись в угол, ждал нападения, потому что не сомневался: все эти приготовления ведутся не напрасно. Быть может, его все-таки хотят убить?!
И вот перед ним мелькнул пиджак Ферко, затем все потемнело в глазах, и в следующий миг филин уже лежал на спине, опрокинутый человеком. Обе лапы его оставались свободными, но вот и их крепко схватили, и перепуганная птица замерла, ожидая смерти.
— Приступайте и делу, мастер.
И шорник наложил кожаную нагавку на лапу филина, на цевку, что приблизительно соответствует запястью на руке человека. Приладил полоску кожи и начал сшивать, но руки его — в опасной близости от ногтей птицы — слегка дрожали.
— Не бойтесь, у нас он не вырвется, — проговорил агроном, а сам подумал: как бы дрожали руки у шорника, знай он, что эти когти способны убить олененка, но еще опаснее они тем, что на ногтях у хищника от растерзанных жертв постоянно скапливается трупный яд.
Шорник работал быстро и ловко, и скоро нагавка, пропущенная под тонкое стальное кольцо, так плотно обхватила цевку, словно филин родился с такой вот природной отметиной.
Ху лежал неподвижно и ждал смерти.
— Вот и вся ваша работа — обратился агроном к шорнику. — Отпускайте лапку, Помози. Так… А ты, Ферко, оставь пиджак. Зайдешь за ним после. Вот так. Ну, теперь выходим из хижины.
Филин еще какое-то время лежал неподвижно под наброшенным на голову пиджаком, но поскольку люди ничего с ним больше не делали и даже лапы держать перестали, он завозился, сбросил с себя пиджак и убежал в самый темный угол. Глаза его сверкали.
Опасность, как будто, опять отступила.
Легкой полоски кожи на лапке он даже и не чувствовал.
Люди еще какое-то время постояли у хижины, поговорили, потом Ферко забрал свой пиджак. Ху взъерошил перья и грозно защелкал клювом из угла.
— Будет тебе, успокойся! — махнул рукой Ферко. — Видишь ведь, ничего с тобой не случилось…
Голос человека звучал спокойно и мирно.
Наконец, филин остался один, и волны страха в нем постепенно стихли. Он оправил взъерошенные перья, раз-другой почесался, и тут заметил посторонний предмет на ноге, который до этого даже не ощущал. Манжета из мягкой ножи охватывала лапу, а поверх нее висело маленькое стальное колечко. Какая гадость! — взметнулась волна возмущения, и филин долбанул клювом тоненькое колечко… но безрезультатно. Колечко, против ожидания, не содрогнулось от боли, не пискнуло. Но и снять его не удавалось… Тогда филин отпустил колечко и своим крепким, как ножницы, клювом впился в кожаный поясок и принялся его терзать. Однако поясок никак на это не реагировал. Это повергло филина в столь глубокие размышления, что он даже и не заметил Мацко, прижавшего нос вплотную к проволочной стенке и глазами спрашивавшего:
— Что ты делаешь, птица? Я слышал, человек назвал тебя «Ху».
Филин раздулся, и глаза его воинственно блеснули.
— Ненавижу!
Мацко лишь хвостом вильнул.
— Здесь правят не твои законы, птица, и разумнее будет тебе признать это. Здесь правит закон, установленный человеком… С этим можно свыкнуться, а иногда это даже хорошо.
— Забрали мою сестру, — хлопнул глазами Ху, — но мне не жаль.
— Жалеть не в твоих привычках, — согласился с ним Мацко, — ведь теперь не придется делить добычу.
— Другая сестра погибла, но мне и ее не жаль. Слабый всегда погибает…
— Конечно, — почесался Мацко, — таков твой закон. Но человеку иногда удается прогнать Зло…
— Ненавижу людей! — яростно защелкал филин.
— Не стоит, — встряхнул головою пес, — потому что человеку это безразлично. Человек — враг Злу, и — хочешь верь, хочешь нет, но я люблю человека.
— Ты жалкий раб…
— А ты кто, Ху?
Ответом было долгое молчание. Филин уставился на опоясывающее ногу кольцо, и сердце его чуждое жалости, впервые сжалось от боли.
— Я убегу отсюда, — насупился филин, — скроюсь в пещере, что над широкой рекой, там, где я родился… Когда-нибудь убегу, когда-нибудь исчезнут эти стены… и будет ночь, и стена откроется… тогда и я исчезну. Я знаю, куда надо лететь, я чувствую направление, а тебя, пес, я все равно не терплю.
Мацко на это ничего не ответил. Безнадежно махнув хвостом, он побрел в глубь двора, где петух из-за каких-то своих петушиных дел поднял громкий крик.
— Что случилось? — поинтересовался Мацко.
— Не видишь разве? — ужаснулся петух. — Детеныши Чав вырвались на свободу и теперь поедают кукурузу. Нашу вкусную кукурузу!
И в самом деле, у кормушки для кур три поросенка с хрюканьем и чавканием поглощали птичий норм, и это нарушение порядка до глубины души возмутило Мацко, потому как — несмотря на доброе сердце — по натуре он был сторонник порядка и чуть завистлив.
Поэтому он тотчас бросился к поросятам, ухватил одного из них за ухо и принялся внушать ему правила внутреннего распорядка.
Поросенок взвизгнул, отчего свинья в хлеву подскочила, будто в нее ткнули раскаленным железом.
— В чем дело, сынок, что случилось?
— Пес! — жалобно верещал поросенок. — Проклятый Пес, вцепился мне в ухо!
Свинья взгромоздилась передними копытцами на загородку и принялась осыпать Мацко отборной руганью, пока, наконец, на дворовый переполох не выглянула женщина.
Она загнала поросят и приструнила Мацко.
— Старый дурень! — бранилась она. — Нельзя же сразу кусаться!
— Учить надо молодежь, — вилял хвостом Мацко, в основном понимавший человеческую речь, — воспитывать надо, пока не поздно. Сегодня им понравился птичий корм, завтра влезут в мою миску, а там, неровен час, доберутся и до еды самого человека, и тогда уже не человек станет всеми распоряжаться, а какой-то десяток молодых свиней.
— Цыц! — прикрикнула женщина и обратилась к Ферко, который в этот момент входил во двор. — Старый пес покусал поросенка.
Ферко ласково потрепал косматый собачий загривок.
— Это правда, Мацко?
— Поросята влезли в птичью кормушку и поели там кукурузу, — пояснила женщина, — петух поднял переполох, а Мацко уж тут как тут и потрепал поросенка.
— А что он должен был делать, Маришка?
— Почем я знаю, — не нашлась, что сказать сбитая с толку женщина. — Но только уж не кусать домашнюю живность…
— Как
