Артур Гайе - Сафари
Удар чьей-то ноги разбил фонарь фельдшера, и горящее масло пролилось на смазанную жиром курчавую голову валявшегося на земле дикаря. Воя от безумной боли, он вскочил с объятой пламенем головой и, пылая как живой факел, кинулся в гущу сцепившихся клубком тел. Сражавшиеся с криками расступились, а он отчаянным прыжком бросился в бурлящий, пенистый поток, поглотивший его страдания и его самого.
Между корнями дерева с диким упорством и ожесточением, как львы, сражались белый унтер-офицер и старый фельдфебель. Решив защищаться до последней капли крови, они разили наступавших врагов. С искривленным ртом и смертельно-бледным лицом белый быстрыми ударами отражал подобранным им дшаггским мечом направленные на него сверкающие острия копий, а раненый и упавший на колени фельдфебель колол врагов штыком.
На носилки Хатако свалился раненый насмерть аскари и скрыл его своим телом от хищных взоров убийц. Из темных глухих лесов своей родины, по которым он бежал в огненном бреду лихорадки, миема, очнувшись, вернулся к грозной действительности этой кровавой ночи. Горячим стеклянным взором он всматривался в этот хоровод смерти, бешеным вихрем кружившийся вокруг него. Смеясь, он обнажил свои белые зубы и уперся коленом в придавившее его тело, от которого только что отлетел последний трепет жизни.
— Бугван, проснись, старина! — закричал он. — Смотри, мазан пляшут вокруг слона!
Ему было весело как никогда. Он поднял руки, чтобы отбивать ладонями такт, но раненые мускулы плеча не повиновались ему и он закричал от боли и глухого бешенства.
— А, это ты, гепард Мели! Ты все еще жив? Хочешь укусить?
Он напряг мускулы, с хрустом выгнул дугой тело, чтобы сбросить с себя тяжесть. Струя липкой крови потекла при этом с шеи мертвеца ему на лицо, его слова перешли в бессмысленное бормотание, бессильные руки, дрожа, ощупывали труп…
Вдруг юношеский голос, звонкий, как труба, покрыл беспорядочный шум:
— Сабли наголо! Бегом вперед!
Над полем сражения зависла гробовая тишина.
Она длилась всего мгновение, затем они поняли! Как стая рыб, спугнутая брошенным в воду камнем, рассыпались дикари и с непостижимой быстротой исчезли между деревьями леса, в бурлящих водах реки, в ущельях и расселинах каменистого берега.
Когда аскари из крепости под командованием молодого лейтенанта с гулким топотом перебежали через мост, они нашли только убитых и тяжелораненых.
— Огня! Зажечь факелы! Санитары! Живо за работу! — выкрикивал звонкий юношеский голос. — Лехнер! Господин обер-лейтенант Лехнер! Иенес! Вейс! — все нетерпеливее раздавался над полем сражения голос, дрожащий от ужаса и отчаяния. Только на последнее имя из темноты отозвалось слабое:
— Здесь!
Тогда в ослепительно ярком свете вспыхнувшего магния из мрака вынырнули хрипящие, шатающиеся фигуры в лохмотьях, залитые потом и обрызганные кровью, с безумно горящими глазами.
Молодой человек в офицерской форме стиснул зубы и превозмог непреодолимое желание закрыть глаза. Он громким голосом отдавал приказания. Все, у кого были руки, энергично взялись за работу. И немало нашлось работы на кровавом поле смерти…
Между высокими корнями деревьев поднялся, шатаясь, европеец, перешагнул через неподвижные тела и, ослепленный светом, ощупью подошел к лейтенанту. Его грудь прерывисто вздымалась, лицо было бело как мел, в дрожащих руках он держал дшаггский меч, с изогнутого конца которого на землю медленно стекали капли крови.
— Унтер-офицер Вейс из Паре вернулся, господин лейтенант, не знаю, со сколькими аскари! — проговорил он тихо.
— Хорошо, Вейс, хорошо, садитесь! Вы ранены? Нет? Это чудо! Бедняга, бедняга!
Голос лейтенанта задрожал. Но он овладел собой и скрыл волнение и душевную муку под потоком обыденной речи.
— Подождите-ка! Вот вам! — он откупорил свою фляжку. — Влейте-ка сначала в свою лампу, она, кажется, тускло горит! Так, а теперь, во-первых: Лехнер и Иенес убиты, верно?
— Да, господин лейтенант, — казалось, что унтер-офицер вот-вот разрыдается, — и остальные, по-видимому, тоже…
Молодой офицер опустил голову.
— Ну, Вейс, мы солдаты и мы в Африке! Теперь расскажите обо всем!
Долго беседовали оба европейца, между тем как на поле сражения мелькали огни факелов и умелые руки отделяли живых от мертвых. Раненых напоили, перевязали и смастерили для них носилки. Трупы убитых дикарей просто сбросили в реку, а тела аскари уложили в длинный ряд под деревьями. Звонко застучали о каменистую землю лопаты и сабли.
Вскоре была вырыта братская могила.
— Тайяри (готово), бана лейтенант, — доложил черный унтер-офицер. Европейцы встали со сложенной для них тучи хвороста.
— «Браунинг» дал ему я. Это чертовски смелый парень! То, что он сожрал сердце Мели, этой черной скотины, ведь, в сущности ерунда! Но я боюсь, что наш начальник иначе отнесется к этому делу. В таких вопросах он страшно щепетилен. Я хочу поздороваться с этим людоедом. Надеюсь, санитар не ошибся и он, действительно, жив, — сказал лейтенант.
Сопровождаемый унтер-офицером, он зашагал по освещенному факелами полю. Но вот что-то упало сверху, с глухим ударом шлепнулось на спину наклонившегося аскари и покатилось в кусты.
— Ну, кто это там бросается тыквами? — проговорил опешивший лейтенант и с тревогой посмотрел вверх.
Аскари вытащил из кустарника упавший предмет.
— Аллах! — воскликнул он, уронил находку и, вытирая руки, с испугом вытаращил на нее глаза.
— Что это такое? Покажи-ка мне! — лейтенант ногой подкатил шар поближе к огню, и оба европейца содрогнулись от ужаса. Это была голова человека. Над почерневшими сморщенными щеками сияли пустые орбиты глаз, из смеющегося рта выглядывали блестящие белые зубы.
Офицер вынул носовой платок, взял череп за волосы и поднес его к огню.
— Это ведь упало сверху, не правда ли? Кто бы это мог быть? — спрашивал он в смущении.
— Бана обалейтнан Ликна, — громко и медленно проговорил среди мертвой тишины низкий голос.
— Кто? Это ты, Хатако? — пробормотал лейтенант. — Что ты там говоришь?
Приподнявшись на носилках, Хатако смотрел на него лихорадочным, но ясным взглядом.
— Это господин обер-лейтенант Лихнер, — повторил он, — я уже видел эту голову на шесте перед палаткой Мели, когда пришел его убить. — Он указал рукой на голову. — Он заплатил и за нее.
Хатако хотел еще что-то сказать, но упал в изнеможении и лихорадочный бред снова увлек его в далекие странствия.
Потрясенный офицер молча положил изувеченную голову товарища на песок. Никто не проронил ни слова. Ночной ветер раскачивал ветви деревьев под усыпанным звездами небом.
