Лесные тайны - Николай Михайлович Мхов
Война застала Петра подводником Балтийского флота, а Сергея директором комбината. Услыхав по радио страшную весть, он в тот же день явился к секретарю обкома с категорическим требованием отпустить его в армию.
Секретарь — пожилой, тучный от больного сердца человек — спокойно выслушал его, повертел пальцами многоцветный граненый карандаш и просто спросил:
— Фронт без тыла может держаться?
Сергей, находясь во власти горячих чувств, сперва не понял смысла вопроса, а когда понял, растерялся.
— Конечно, не может, — сказал он.
— Так разве долг коммуниста заключается в том, чтобы за счет ослабления тыла отправляться на фронт?
Сергей, густо покраснев, молча поднялся.
— А когда потребуются для фронта люди, подобные вам, обещаю: направим, — протянул ему руку секретарь.
Сергей уже взялся за ручку двери, когда его остановил вопрос секретаря:
— Как ваши старики живут?
— Спасибо, хорошо, — ответил Сергей.
— Передайте им сердечный привет. Хорошие у вас старики!
Так Сергей остался в тылу. Как всегда, поглощенный работой комбината, он оставался требовательным к себе и людям и внешне неизменно был подтянут, аккуратен, сдержан. Именно с этого времени Сергей возмужал, сделался серьезнее, и что-то неуловимо суровое, отцовское, Появилось во всем его облике.
Но и его не сломила смерть брата, а какими-то неведомыми путями еще больше приблизила к людям.
Иногда Сергей заставлял себя отдыхать.
— А то с панталыку собьешься, — шутливо объяснял он своему секретарю парткома.
— Езжай, езжай, — спроваживал его секретарь. — Без тебя справимся!
Сергей брал ружье, садился в «виллис» и направлялся к отцу в сторожку. Через час, окруженный семьей, он блаженствовал за кипящим самоваром.
6
После войны свободных дней появилось больше и поездки под выходной к родителям участились.
Обычно, переночевав, с зарей отправлялись с отцом в лес. Еду на весь день им готовили с вечера Ефросинья Дмитриевна с Ириной. Но заполнять термос Василий Кириллович никому не доверял. Сам наливал в него кипящий чай, затыкал пробкой, завинчивал блестящим колпачком-стаканчиком и бережно вешал на стену поверх патронташа. Первые дни, когда Сергей подарил ему термос, Василий утром наливал из него горячий чай, смотрел на пар и младенчески изумлялся: «Чудеса! Налил в баклажку кипяток, а он не стынет». После неуемного поселкового шума, кислотного запаха цехов и неослабного нервного напряжения в лесу Сергею особенно легко дышалось влажным ароматом зелени и так приятно, так хорошо было беседовать с умным другом — отцом, что притухала боль по Петру и исчезали служебные заботы. Василий Кириллович внимательно слушал рассказы сына о разумном использовании природы, о причинах умирания дерева и способах его сохранения, о химикатах, получаемых из древесины, и применение их в жизни человека.
Василий Кириллович слушал и горестно думал о том, что вот он, всю жизнь проживший в лесу, оказывается, по-настоящему-то и не знает леса. В этом сознании была и обида на свою неосведомленность, и гордость за сына, постигшего превращение дерева в сложные, дорогие, необходимые и полезные вещи.
После такого дня Сергей возвращался к себе отдохнувший, полный сил и энергии.
Секретарь парткома встречал его дружеской улыбкой и крепким рукопожатием.
— Освежился? — спрашивал он.
— Как снова родился! — искренне признавался Сергей.
А годы, как вода в ручье, бежали и бежали. Вот уже и Леночка пошла в школу. Увидев ее в белом фартучке и коричневом платьице, бабушка умилилась до слез.
— Ах ты моя умница. Красавица ты моя писаная, — целовала ее Ефросинья Дмитриевна, рассматривая со всех сторон.
Леночка и теперь часто гостила у стариков. Как только в доме раздавался ее голос, из-под кровати, укая, выползал ежик. Девочка брала его на руки, поила из чайного блюдечка топленым красным молоком и гладила аккуратно уложенные друг к дружке костистые иглы.
И пока бабушка бегала от печки к столу, от погреба к чулану, хлопоча об угощении, дед сажал Леночку на колени и обстоятельно расспрашивал о прожитой неделе. Потом отправлялся с ней за перегородку в «живой уголок» — так назвала Ирина комнату, уставленную и увешанную клетками с птицами.
У дупла на суку ловко лущила сосновую шишку белка. Певчий черный дрозд свободно летал по комнате в зал он. — Долбит. Не меняет своей работы! Долбит, потому как без долбежки пропадет! Да и не умеет он ничего более. Так и я. А ты хочешь меня заставить на старости лет заменить свою долбежку другим делом!
— Не я хочу, а людям так нужно! — начиная сердиться, ответил Сергей.
— Это как так — людям? — не понял Василий Кириллович.
— Так вот, людям!
— Чудно! — Лесник пожал плечами. — Всю жизнь в лесу прожил, людям лес охранял, а теперь вдруг людям другое от меня потребовалось!
Тогда на этом разговор и закончился. Близился закат. Отец и сын молча собрали остатки завтрака и знакомой, едва приметной стежкой не спеша направились к дому.
Когда тропка вывела их на старую, поросшую молодью просеку, Сергей предложил:
— Зайдем на озеро.
— Пошли, — коротко согласился Василий Кириллович.
Сергей любил бывать в тихие предвечерние часы на озере, окаймленном густой осокой, с таинственными темными бухточками у обрывистых берегов и светлыми, просторными зеркалами посредине.
Некогда здесь добывали торф. Глубокая выработка обнажила подпочвенные воды. Они заполнили старые карьеры, соединили их с истоками Яны, и вверх по разливу сюда стала заходить на икромет волжская рыба. Прошли десятилетия, берега обросли тальником, мелководья поросли осокой, и окруженное глухим лесом озеро стало любимым местом гнездования матерых и чирков.
Василий переправил сюда свой старый, легкий челн. Неслышно, как уж, скользил он вдоль кромки стрельчатой осоки по многочисленным плесам, устраивал в затопленных кустах шалаши для весенней охоты с подсадкой, а на обсохших торфяных островках — круговые скрадки с открытым верхом для стрельбы влет на осеннем перелете.
Очарованные сумеречной тишиной, отец с сыном беззвучно плыли по застывшей глади, оставляя за собой вспыхивающий закатными бликами веер. Сергей сидел на дощечке, положенной поперек челна. Стоя на корме, Василий Кириллович без всякого напряжения подгребал длинным, окованным внизу веслом.
Могучая фигура лесника, Сергей с ружьем на коленях, острый нос и лоснящийся борт смоленого челна цветной фотографией перевернуто скользили в воде. Хмурый старик, казалось, ничего не замечал, погруженный в какие-то свои думы, но в действительности зоркие глаза из-под нависших бровей остро наблюдали за всем, не пропуская ни малейшего шевеления осоки, ни трепыхнувшейся под пичужкой ивовой ветки, ни ровного кружочка от разыгравшейся рыбешки.
Неслышно подплыли к островку, врезались в гущу высокой, спрятавшей челн осоки. Василий Кириллович положил весло на борта, сел на него, взял ружье в руки и,
