Карл Май - Сокровище Серебряного озера
Сказав это, охотник демонстративно отвернулся.
— Но, сэр, — забормотал Нокс. — Речь идет о наших жизнях!
— Да, но сначала речь шла об убитых вами!
— Дьявол! Если у вас нет желания помочь нам, так пропадайте же вместе с нами! — повернувшись к вождю, Нокс продолжил: — Почему ты не прикажешь связать и этих четырех? Они тоже принимали участие в похищении лошадей и от их пуль пало много твоих воинов!
Но все это оказалось бесполезным. Олд Шеттерхэнд хотел было броситься на бесстыдного лжеца, но передумал и сдержал себя. Глаза вождя блеснули подобно молнии:
— Трус! У тебя нет смелости искупить вину, и ты перекладываешь ее на тех, перед кем вы просто смрадные жабы! Своей трусостью ты подписал свой приговор, теперь ты не будешь визжать у столба пыток, а искупишь свою вину здесь. Я заберу твой скальп, но ты останешься жив и увидишь его на моем поясе. Нани вич, нани вич!
Эти слова на языке юта означали «мой нож, мой нож». Вождь прокричал их стоящим на краю поляны воинам.
— Ради всего святого! — вырвалось у Нокса. — Быть оскальпированным при жизни! Нет, нет!
Рванувшись в сторону, бандит хотел бежать, но вождь юта тотчас прыгнул следом, схватил его за шею и сдавил горло. Нокс почти повис на могучей руке, как тряпка. Один из индейцев подскочил и подал вождю нож. Большой Волк взял его, потом одним махом свалил полузадушенного на землю, встал над ним на колени. Три глубоких надреза, рывок за волосы, страшный крик лежавшего — и вождь поднялся, держа в левой руке окровавленный скальп. Нокс не двигался, ибо снова потерял сознание. Его голова имела ужасный вид.
— Так будет с каждым псом, который убивает краснокожих людей, а потом сваливает все на невиновных! — заключил Большой Волк, заткнув скальп за пояс.
Хилтон, наблюдавший за всем, что произошло, в ужасе не мог и пошевелиться. Он медленно опустился на землю рядом с оскальпированным и сел, не имея возможности даже раскрыть рот. Вождь подал знак своим воинам, и вскоре вся поляна наполнилась краснокожими, а Хилтон и Нокс были крепко связаны.
Пока Большой Волк говорил об оскальпировании, Олд Шеттерхэнд поднялся на скалу, чтобы не быть свидетелем жестокой сцены и рассказать товарищам о результатах переговоров.
— Плохо! — подытожил Джемми. — Значит, о полном освобождении договориться было невозможно? Может, было бы лучше, если бы мы вступили в драку?
— Нет, ни в коем случае! Мы заплатили бы своими жизнями.
— Ого! Разве краснокожие не испытывают поистине животного страха перед вашим штуцером?! Судя по всему, они не отважатся приблизиться к скале.
— Возможно, но они заморили бы нас голодом. Правда, я говорил о том, что мы съели бы своих лошадей, но я лучше умру, нежели убью моего вороного жеребца.
— До этого бы не дошло, поскольку краснокожие с началом боевых действий сразу же пристрелили бы наших коней. Да к дьяволу коней! Мы бы и без них справились! Две сотни краснокожих вокруг поляны! Поляна большая, и индейцы вряд ли смогли создать плотное кольцо. Как только бы стемнело, мы аккуратно спустились бы вниз и вчетвером по одному пробрались сквозь их цепочку, вот и все! На худой конец столкнулись бы с одним или максимум с двумя краснокожими, но пара выстрелов или удар ножа, и они не смогли бы нас сдержать.
— А что потом? — улыбнулся Шеттерхэнд. — Ты несколько идеализировал обстановку. Индейцы быстро разожгут огонь и будут великолепно видеть путь нашего бегства. И даже если бы нам удалось пробиться сквозь их шеренги, мы не ушли бы далеко — они тотчас станут преследовать нас. Мы непременно убьем несколько воинов, при этом лишив себя последней надежды на пощаду с их стороны.
— Совершенно верно! — раздался голос Хромого Френка. — Я даже не знаю, как только подступиться к этому толстому Якобу Пфефферкорну, чтобы пожелать ему быть разумнее, чем наш Олд Шеттерхэнд. Ты всегда и везде как то яйцо, которое хочет научить курицу! Олд Шеттерхэнд сделал все возможное, и я поставлю ему за это высший балл с плюсиком. Наверняка Дэви думает так же!
— Само собой, — отозвался тот. — Борьба бы нас погубила.
— А к чему приведет эта поездка с ними? — не унимался Джемми. — Я думаю, что совет старейшин также посчитает нас врагами.
— Этого я бы им не советовал! — снова вмешался Френк. — В этой истории я тоже еще вставлю словечко. Они так легко не поставят меня к столбу! Я буду защищаться всеми своими потрохами!
— С этим придется подождать, ибо мы дали клятву и теперь должны терпеливо все вынести, — ответил Джемми.
— Кто это сказал? — в сердцах воскликнул Хромой Френк. — Ты действительно не понимаешь, жалкий мыловар, что эта клятва имеет свои причуды и параболы! Не нужно никаких гастрономических зеркальных телескопов, чтобы понять, что наш знаменитый Шеттерхэнд ловко приподнял с помощью этой клятвы прелестную закулисную портьеру! О том, что мы должны все терпеливо переносить, Обадья не пишет. То есть, как ты слышал, мы не будем думать ни о каком сопротивлении! Хорошо, пусть будет так. Пусть они решают, что хотят — мы не будем ломать копья, но хитрость, хитрость, хитрость, а не сопротивление — вот именно то, что нужно. Когда суфлер обрекает нас на смерть, мы бесследно исчезаем со сцены и неожиданно выплываем снова с грандифлорией на другой стороне театрального зала.
— Ты хотел сказать «Grandezza» 44, — вставил Джемми.
— Снова за старое! — не на шутку рассердился малыш. — Замолчи сейчас же! Мне лучше знать, как я должен вести себя в разговорном лексиконе! Грандецца! «Гран» — это аптечная гиря и еще двенадцать фунтов, а «децца», «децца» — это вообще ничего не означает, понятно! А «гранд» — «большой», «флория» — значит, находиться в процветании, в счастье, в полном расцвете! Стоит мне внезапно появиться с грандифлорией, каждый достаточно комфортабельный человек поймет, что я имел в виду! Но с тобой совершенно нельзя говорить о цветах, ты не понимаешь прекрасных выражений, и на все высокое тебе начхать! Я твой верный, закадычный друг, но если я увижу тебя на моих глазах проколотым, точнее запротоколированным, ибо ты слишком толст, на мои ресницы навернутся слезы печали, и я воскликну вместе с мертвым Цезарем: «И ты, мой сын, плывешь в самом центре пруда!» Исправься, Джемми, исправься, сколько же можно! Ты отравляешь мне жизнь. Когда потом закроются мои глаза и я исчезну из этого бренного мира, потеряв свою благородную жизнь из-за твоей зрачково-раболепской дерзости, ты с сожалением будешь взирать на мой призрак и кусать локти от скорби и горя, а все из-за того, что здесь, внизу, на этом свете, так часто и методично возражал мне!
