Андрей Ветер - Хребет Мира
Погибших положили в небольших расщелинах под крутыми речными берегами и обвалили на них нависающие глыбы рыхлой земли. Покончив с погребением, Жозеф велел людям немедленно покинуть уничтоженную деревню.
Я скакал возле Жозефа и хорошо видел его лицо. Оно было воплощением скорби. Никто не ожидал такой жестокости от солдат. Жизнь прикоснулась к Проткнутым Носам шершавой щекой несправедливости. Мне хотелось поговорить с вождём, сказать какие-то важные слова, но я не знал таких слов. Я ничего не знал о той стороне жизни, с которой мне теперь пришлось столкнуться. Я оглядывался и видел уложенных на волокушах маленьких окровавленных детей, кричащих от боли, и заплаканных матерей с младенцами на руках. Я не был вправе говорить что-либо этим людям. Я принадлежал к расе тех, кто только что колол их штыками.
Во мне во весь голос закричала страшная мысль, что ужас страдания есть единственная истина. Возможно, другие ощущения тоже весомы и даже помогают временами забыть истину, но только из страдания вылепливается подлинный мир. Это единственная реальность, которую никто не в силах обойти стороной. Я кожей почувствовал, что мучения скрывались за фасадом абсолютно всех форм и событий. И я испугался так, как не пугался никогда прежде.
На следующее утро нас настиг Оллокот с отрядом в тридцать человек. Они отстали от основной группы, чтобы не дать солдатам расслабиться. Отряд состоял из тридцати человек. Расположившись в недосягаемости ружейных выстрелов, они устроили в рощице небольшой лагерь и следили за солдатами. Изредка они вскакивали на лошадей и приближались к траншеям, давая по синим мундирам залп-другой. К ночи Оллокот пришёл к решению, что в продолжении боя не было нужды — солдаты уже не представляли угрозы. Но на рассвете Оллокот увидел приближающегося всадника, который что-то кричал солдатам. Индейцы решили, что его появление связано со скорым появлением подкрепления, и они не ошиблись.
Ко мне подъехал Лопнувшая Тетива.
— Передай вождю, что я очень сожалею о случившемся, — сказал я ему. — Моё присутствие оказалось бесполезным. Я надеялся, что могу говорить за вас, но с вами не хотят разговаривать. Воевать я не умею.
— Ты хочешь уйти?
— Нет, мне некуда идти. — Мои мысли были похожи на мутную воду, где ничего не различить, поэтому не могу похвастать, что принял такое решение осознанно и проявил мужество перед лицом опасности. Вполне возможно, что я хотел ответить иначе, но сам не понял моих слов.
Племя спешно шло дальше, углубляясь в неведомый мне край. Но я не испытывал страха перед грядущим. Я словно покинул самого себя, я находился где-то в другом месте, а моя внешняя форма — голова, руки, ноги — болтались верхом на утомлённом коне. Иногда мне вспоминался дом и мои несчастные родители. Впрочем, такие ли они несчастные? Оглядывая исподлобья окружавших меня дикарей со следами крови на измученных лицах, я так не думал. Не так уж сложно — находиться в уютном домике и волноваться за сына, успокаивая себя рюмочкой коньяка.
День изо дня меня посещали новые мысли, корнями уходившие в новые ощущения. Кто знает, думал я, может быть, мне суждено было отправиться в этот поход, чтобы пропустить себя через неведомые мне доселе испытания кровью и голодом. Возможно, в этом скрывалась расплата за спокойное, не знающее тягот существование. Не знаю. Всё может быть. Человек редко умеет объяснить истинную причину своих поступков.
Временами я вздрагивал, упираясь подбородком в грудь, потому что не привык чувствовать на лице бороду, из-за отсутствия бритвенных принадлежностей становившуюся гуще с каждым днём. Из цивилизованного гражданина я превращался в страшного бродягу.
Девятнадцатого августа Жозеф велел остановиться. Основная часть палаток погибла во время боя в долине Большой Дыры, и многие индейцы складывали небольшие вигвамы из еловых ветвей, а то и вовсе не беспокоились о жилье и спали на земле возле костров.
В тот день Оллокот, как всегда энергичный и решительный, переговорив с братом, умчался куда-то с небольшим отрядом. Под утро он пригнал около двухсот мулов с тюками, где был упакован провиант и кое-какая одежда. Вещи быстро распределили между женщинами. Но ближе к полудню дозорные подали сигнал, что появилась погоня. Индейцы без промедления разделились на несколько групп. Несколько человек продолжали гнать табун, а остальные выстроились в небольшую цепь и открыли огонь по солдатам. Луговина в этом месте была весьма узкой, и нагромождение лавовых складок обеспечило Проткнутым Носам прекрасное укрытие. Я успел разглядеть, как преследователи остановились, спрыгнули с коней и поспешили занять позицию для ведения огня. Тут Оллокот потребовал, чтобы я покинул место боя и присоединился к уходящему племени.
Вскоре солдаты отступили.
Въехав на холм, я увидел причудливую местность, наполненную множеством возвышенностей, совершенно похожих одна на другую. Между ними змеилась длинная вереница Проткнутых Носов. Никто не ликовал после этого маленького успеха. Смерть продолжала висеть на хвосте. Солдаты не могли отстать надолго.
Индейцы ежедневно высылали разведчиков для обследования пути. Как-то, вернувшись из дозора, ко мне подскакали Лопнувшая Тетива и Оллокот.
— Мы следили за лагерем солдат. Там были известные тебе люди, — перевёл Тетива, когда Оллокот что-то сказал мне.
— Кто? Я никого не знаю в этих краях. — Я пожал плечами.
— Это не здешние люди. Они не носят синюю форму. Это те, кого мы поймали, когда они хотели украсть наших лошадей. Помнишь?
Помнил ли я? Как мог я забыть Юджина Сэмтона? Выходит, он не успокоился. Господь желал, чтобы мы повстречались ещё раз. Такое свидание меня не радовало. Что сулит человеку встреча с врагом, в сердце коего нет ничего, кроме ненависти, очищенной от примеси любых других чувств?
Дни шли за днями. Всё чаще я стал примечать, что многие юноши племени взвинчивали себя жаркими спорами, настраивались на воинственный лад. Некоторые регулярно уезжали в поисках добычи. Они уже не были похожи на тех улыбчивых индейцев, которых я повстречал в окрестностях Стивенсвиля. Они желали убивать. И врагами их были люди с белой кожей. Я чувствовал, как моё положение становилось весьма уязвимым. Пару раз воины напали на фермы и превратили их в груду пепла. Старые вожди выступали против подобных набегов, но запретить они ничего не могли. Ни один вождь не в силах запретить мужчине поступать так, как тот считал нужным. Жозеф и Белая Птица не переставали взывать к благоразумию, убеждали сдерживать горячие чувства, ибо они не доведут до добра.
На одном ранчо, откуда хозяева поспешно бежали, узнав о приближении мндейцев, мне удалось вооружиться. Я увидел на стене карабин и, как ни стыдно мне вспоминать об этом, прихватил его с собой, прежде чем его заметили дикари. Я был почти уверен, что оружие мне лично не понадобится, но с винтовкой в руках я почувствовал себя гораздо спокойнее. С того момента я превратился в заправского разбойника. Внешний вид мой, думается мне, мог бы многих испугать, повстречайся я кому-нибудь на дороге. От Лэсли Гранта, которым я недавно был, не осталось и следа, кроме двух характерных родинок над левым глазом. Голос мой тоже изменился из-за простуды.
