Эмилио Сальгари - На Дальнем Западе
— По местам! — скомандовал агент.
И солдаты, переговариваясь, уже тронулись к фургонам, как вдруг из ущелья раздалось громкое лошадиное ржание и великолепная белая лошадь, хозяином которой был только что расстрелянный индеец, озаренная светом луны, словно призрак появилась у места казни.
— Что за дьявольщина! — воскликнул траппер Гарри. — Значит, мы не уложили ее?
Прекрасное животное на несколько мгновений словно застыло, гордо подняв свою голову и глядя на людей выразительными глазами, потом зашаталось и, еще раз заржав жалобно и тоскливо, упало мертвым на землю.
Эта сцена произвела тяжелое впечатление на солдат. Они смущенно замолчали и торопливо покинули место казни. Агент взял Миннегагу за руку и, отпустив Гарри, направился с девочкой к палатке полковника.
Войдя внутрь ее, он увидел Деванделля сидящим на брошенном на землю седле в глубокой задумчивости.
— Дело сделано! — сказал агент равнодушно. — Пусть черт в аду позаботится о том, чтобы точно установить, к какому племени принадлежал Птица Ночи — к сиу, арапахо или чейенам, — но, так или иначе, одной ядовитой краснокожей змеей, одним врагом у нас стало меньше, и важно только это!
Полковник поднял голову и почти с ужасом взглянул на Джона Максима.
— Умер? — прошептал он чуть слышно. — Неужели же умер?
— А вам, мистер Деванделль, как будто его жалко? Господи! Скольких индейцев мы с вами уже спровадили на тот свет? Разве сочтешь? Почему же теперь вы так волнуетесь из-за того, что какой-то индейский щенок отправился туда, куда мы тысячами отправляем индейские души? Откуда эта чувствительность! Если бы вы были не солдатом, а миссионером, я понял бы. Этим господам в длинных сюртуках больше к лицу при всяком удобном и неудобном случае пускать слезу и изливаться в речах. Но мы-то с вами прекрасно знаем цену как миссионерским слезам, так и этим самым индейцам. Ведь борьба идет не на жизнь, а на смерть. Разве индейцы жалеют когда-нибудь тех белых бедняг, что имеют несчастье попасть к ним в лапы? Мы еще гуманны: пристрелим красную собаку, и дело кончено. А они ведь предварительно вдоволь натешатся: привяжут пленного к столбу пыток и целыми днями забавляются, подвергая его таким ужаснейшим мучениям, что у слабонервного человека при одном рассказе об этом волосы на голове становятся дыбом.
— Так-то оно так! — глухо и взволнованно пробормотал Деванделль. — Борьба, закон войны и так далее. Но этого паренька я все же был готов пощадить.
— Почему, полковник? — удивился агент.
— Не знаю. Говорю же, не знаю, не могу объяснить. Взгляд этого юноши проник мне в душу, разбудил в ней что-то. Взволновал меня! Знаете, что я сейчас испытываю? Мне кажется, что я совершил подлое убийство, а не выполнил свой долг.
— Глупости! — ответил агент. — Говорю вам — глупости. Вы действовали по законам военного времени, и только! Вспомните: разве вы не получили приказания, ясного и точного, не иметь в отряде пленников мужского пола? Послушайте, полковник, соберитесь с духом. Вы не ребенок, не слабонервная дамочка! Наконец, что сделано, то сделано! Если ваша так называемая совесть бунтует, то скажите этой чувствительной леди, что вся вина за этот случай лежит на душе агента Джона Мэксима. Пусть она к нему и предъявляет свои претензии, а вас оставит в покое.
— Замолчи, Максим! — внезапно вскочил полковник со своего места. — Знаю, все знаю. И долг, и приказ, и все обстоятельства… Но, Господи, как ужасны эти войны!
Наступило короткое молчание. Через минуту индейский агент промолвил:
— Жаль лошадь. Ту самую, на которой пытался выскользнуть из ущелья этот самый индеец. Великолепное животное! Клянусь, я бы дорого дал, чтобы иметь такого коня. Но эти черти трапперы подстрелили лошадь как кролика. Ума не приложу, каким чудом она, получив смертельные раны, прожила столько времени и смогла подняться и подойти к месту казни. Какая роскошная белая грива! Какой длинный хвост! Что за гордая шея, голова! Жаль, право, жаль!
— Ты говоришь, Джон, конь был белой масти?
— Да. Размером значительно крупнее мустангов, которые обычно принадлежат краснокожим. Хвост буквально стелется по земле!
— Рэд! Мой Рэд! — воскликнул Деванделль взволнованно. — Предчувствие говорило мне об этом. Идет беда! Близится час расплаты! Она запоздала, обещанная месть, почти на двадцать лет, но пробил мой час…
Удивленный правительственный агент живо обернулся к полковнику со словами:
— Да что с вами? О чем вы говорите?!
Как будто не слыша его, полковник бормотал:
— Да, да! Если это только Рэд, а ведь другого подобного коня нельзя найти в прериях Дальнего Запада, значит, она близка. Она не замедлит выполнить свою угрозу!
— О ком это вы? Кто это «она»? — осведомился Джон Мэксим.
— Ялла! — глухо ответил Деванделль.
— Это что еще за птица?
— Потом, потом! Отведи меня туда, где… где лежит убитый конь. Я должен видеть его! Я должен убедиться, что это Рэд или только похожее на него животное.
Агент, обеспокоенный все возраставшим волнением полковника, поднялся с места.
— Пойдемте! — сказал он. — Единственно надо позаботиться, чтобы эта красивая маленькая ящерка никуда не ускользнула от нас.
С этими словами он подвел маленькую индианку к одному из столбов, подпиравших палатку, и привязал девочку к нему. Затем взял фонарь и приподнял край палатки.
— Опять дождь начинается! — пробормотал агент, выходя на воздух. — Нашим часовым надо держать ухо востро. Пока еще светит луна. Но ветер гонит откуда-то целую стаю туч, и через четверть часа будет опять темно, как в каминной трубе!
И в самом деле, луна, словно испуганная зрелищем казни молодого индейского воина, то выплывала, то скрывалась за разрозненными, но все чаще наплывавшими клочками туч, изорванных ураганом. Небольшой прогал чистого неба быстро суживался, и тучи, проплывая над лагерем, роняли влагу, словно оплакивая погибших.
Полковник в сопровождении агента прошел сквозь цепь сторожевых постов, обменявшись паролем и отзывом и предупредив часовых на всякий случай, чтобы они не стреляли, когда увидят двух возвращающихся из ущелья командиров.
Осторожно пробираясь среди обломков камней, в изобилии усеивавших здесь почву, обходя образовавшиеся после вечернего дождя лужи, они временами останавливались и вглядывались во мглу, где, казалось, реяли какие-то тени, и наконец приблизились к месту, где был расстрелян молодой воин.
При звуке их шагов заметались ночные птицы, беззвучно скользя в воздухе возле идущих, и полковник вздрогнул: он вспомнил о коршунах, набрасывающихся на полях битв на брошенные, изуродованные трупы, выклевывающих глаза у мертвецов, разрывающих их несчастные тела. Вспомнил сбегавшихся к полям сражений одичавших собак и шакалов…
