Иван Кратт - Остров Баранова
Долгие годы беспрестанной борьбы и совместной жизни научили Баранова понимать и уважать чужие обычаи. Но он был бессилен помешать глупости, косности. Все было против него.
Он глянул на столпившихся зверобоев, недавних своих сподвижников, может быть, ждущих теперь только сигнала, чтобы напасть на него... Впереди стоял Павел. Он еще не отдышался от быстрого бега и устало вытирал лоб. Сын, надежда подступающей дряхлости...
Баранов вдруг круто повернулся, заложил руки за борт кафтана. Угрюмый и властный, стоял он перед людьми,
— Спалить и уничтожить дотла... Коли попадется вождь, отрубить голову, воткнуть на пику. Пускай узнают силу! Поведешь отряд ты, Афонин!
Не глядя на толпу, избегая встретиться глазами с Павлом, правитель ушел к лабазу. Длинные волосы скальпа волочились по камням. Правитель не замечая, нес его в руке.
ГЛАВА 8
1Дни становились короче, по утрам накоплялся иней. Во двор крепости ветер заносил жухлые листья, они медленно кружились и липли к мокрым, отсыревшим камням. С Шарлоцких островов поступила весточка от Кускова. Передал шкипер бостонского клипера, заходившего чиниться в Ново-Архангельск. «Вихрь» благополучно миновал острова, шел оттуда прямо в Калифорнию.
Баранов снова казался прежним — властным и решительным, сам проследил за снаряжением Афонина в поход против индейского племени, убившего Гедеона, усилил везде караулы, сменил гарнизон Озерного редута. Вечером под воскресенье вызвал Лещинского, окончательно условился о дне встречи заговорщиков. Суровость и непоколебимость — его удел. Сердце должно молчать.
Лещинский торопил своих. Упирал на то, что скоро наступят холода, нужно покинуть Ситху до затяжных штормов. Лещинский боялся теперь даже встречаться с Павлом. Боялся он и встречи с Робертсом. Срок, назначенный пирату, тоже подходил к концу.
В крепости стало совсем тихо. Осенняя непогодь загнала всех колонистов по избам и баракам, большая часть зверобоев еще не возвращалась с промыслов. Бой котиков был на редкость удачным — тысячи шкур уже доставили алеуты с новооткрытых лежбищ. Боясь расправы, даже мирные индейцы обходили город, на рейде не виднелось ни одного судна. Форт словно вымер. Лишь попрежнему в пустой церкви звонил колокол — Ананий продолжал упорствовать. Да еще бренчало железо в литейной.
Смерть Гедеона сильно взволновала Павла. Но еще сильнее удручало его то, что как раз после этого случая (так ему казалось) он почувствовал отчужденность к себе правителя. Именно теперь, когда все сомнения кончились и он относился к правителю, как к отцу... Несколько раз Павел хотел подойти к Баранову, рассказать о встрече с Лещинским, высказать все, что накопилось в сердце, но мешали врожденное чувство застенчивости и сохранившаяся еще с детства привычка не надоедать правителю, когда тот чем-нибудь озабочен.
Целые дни Павел проводил у печи и горна, плавил новую руду, как всегда, увлекаясь работой. Он знал, что пройдет некоторое время, Баранов позовет его сам, и тогда он ему обо всем расскажет. Расскажет и о Наташе, которую любит и без которой он не может быть счастлив... Павел понял это на озере, в тот день, когда ушел от Лещинского. Тогда они просидели с Наташей на берегу весь вечер, и девушка откровенно призналась ему, что ждала его и что, если бы он не явился, она бы сама пришла в крепость. Думать о Наташе было приятно, и незаметно для себя Павел начинал мечтать. До поздней ночи он не уходил из литейной.
Серафима приносила ему рыбу, молча жарила на углях, так же молча уходила и стояла в темноте, прислонясь к углу сарая. Дождь бил в лицо, но она не замечала.
Выслушав распоряжение правителя, Лещинский в тот же вечер навестил Наплавкова и Попова. Решили собраться через два дня и приступить к действиям. Завтра начнут прибывать первые байдары с охотниками — самое подходящее время!
Лодки разгружались день и ночь, смолистые факелы отгоняли темноту. Охотники спешили поскорее снести добытые шкуры в сушильни, поставленные возле лабазов. Только к обеду условленного дня звероловы разбрелись по домам. У перевернутых байдар алеуты разложили костры. Форт затих.
— Теперь можно итти, — негромко сказал Лещинский, приближаясь к Наплавкову, ожидавшему его знака у одной из крайних лодок. — Никого нет.
Наплавков вытер ветошкой руки, подтянул пояс и медленно заковылял к баракам.
2Пили ром. В горнице стояла теплынь, хотя снаружи бушевал ветер и даже сеяла изредка снеговая крупа. Холода наступали раньше времени.
— Ну, хорунжий, прощайся со студеными краями. Куда едем, там, брат, всегдашнее лето. Захочешь — и не выпросишь ледку.
Наплавков был весел, шутил и смеялся. Жребий брошен. Люди уже вернулись, с некоторыми он успел перекинуться словом. Не с Лещинским рассчитывал начинать это дело, но будь, что будет! Сегодня собрались здесь они в последний раз.
Попов молчал, тянул пахучий ром, о чем-то думал. Собрание шло не по-деловому. От тепла и рома все немного размякли. Один только Лещинский возбужденно и суетливо ходил по комнате, настороженно, не показывая вида, прислушивался к каждому звуку, доносившемуся из караульни. Потолок тонкий, можно было иногда разобрать даже команду.
Лещинский нервничал и плохо слушал Наплавкова. Скоро должен притти в караульню Баранов, а заговорщики еще не начинали писать обязательства. Он несколько раз намекал Наплавкову, подливал ром, озабоченно прислушивался у двери, но гости, казалось, забыли, зачем собрались. Наплавков ждал темноты, чтобы потом незаметно обойти бараки. Попов неторопливо мечтал о будущем. И еще одно обстоятельство сильно беспокоило Лещинского: как он сумеет затянуть песню?
Наконец, Наплавков поднялся, сдвинул в сторону кружки и бутылки с ромом, смахнул рыбьи кости.
— Ну, государи-товарищи, пора и за дело. Вели, хорунжий, составить бумагу. Сегодня ж и подписи отберем. Вместо присяги будет.
Он распорядился подать на стол чернильницу и бумагу, но сам писать отказался.
— Голова с непривычки от рому шумит, — сказал он, усмехаясь. — Еще насочиняю чего... Пиши, господин Лещинский. Ты мастер на все науки!
Попов кивнул, убрал со стола кулаки, осторожно, словно боясь что-нибудь опрокинуть, сел подальше. Большой и громоздкий, он недоверчиво глядел на приготовления, в душе не одобряя всей этой церемонии, но перечить Наплавкову не стал.
Лещинский сел писать. Слова давно были обдуманы. Внизу усилились голоса — должно быть Баранов явился. Слышно было, как несколько раз скрипнула дверь. Еще какие-нибудь полчаса...
«Обязательство... — вывел Лещинский косым торопливым почерком, чувствуя, как начинают дрожать руки. — 18... года... Число нижеподписавшихся, избрав в подобие яко войска Донского хорунжего Ивана Попова...»
Лещинский писал быстро, почти без остановок, лишь изредка посыпал строчки мелким песком, чтобы скорее высыхали. Несколько раз он явственно расслышал стук мушкетов о каменный пол караульни. Тогда ему казалось, что вот-вот сейчас все откроется. Но будущий хорунжий и Наплавков не замечали его волнения. Наплавков продолжал ходить по комнате, Попов, отвернувшись, глядел в окно. Оба они тоже были взволнованы. Приближался решительный час, завтра все должно пойти по-иному.
Лещинский дописал последнюю строчку. Обязательство было готово. Откинувшись на спинку стула, он вытер лоб, принужденно усмехнулся и, чтобы скрыть нервную дрожь, налил себе кружку рому. На одну секунду уловил приглушенные шаги по лестнице.
Наплавков взял бумагу, подошел к окну. В горнице уже темнело, свечу умышленно не зажигали. Неторопливо и тщательно он прочитал написанное, немного подумал, чуть прихрамывая, вернулся к столу и, взяв перо, добавил внизу текста: «По сему обязательству сохранить верность подписуюсь свято и нерушимо». Затем передал перо Лещинскому.
— Тебе и начинать первому!
Лещинский понял, что даже теперь ему полностью не доверяли. Но он не показал и вида, обмакнув перо, решительно вывел на бумаге свое имя.
— Да поможет нам святая Мария! — сказал он молитвенно.
Пока расписывался Наплавков, Лещинский снова услышал скрип лестницы, и на мгновенье у него остановилось сердце. Сейчас... Еще подпись Попова... Пора!
Он схватил кружку с остатками рома, хлебнул и, держа посудину в руках, торопливо и громко затянул первую строчку условленной песни:
«Шумит свирепый огнь, костер уже пылает...»
— Сдурел? Тише! — обернулся к нему удивленный Наплавков, а Попов, кончавший приписку, на минуту поднял голову.
«В свидетельство сего подписано вольным их желанием, — сочинил он в конце обязательства, — и при всем обществе означенного числа, которые объяснены в сем списке имена, в том свидетельствую и подписываюсь будущий хорунжий Иван Попов...»
