Джеймс Купер - Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай
Маттинао отослал служанку в соседнюю хижину и, когда Луис отдохнул, пригласил его следовать за собой таким благородным жестом, какой сделал бы честь придворному церемониймейстеру самой доньи Изабеллы. Они пересекли террасу и приблизились к самому крупному строению, явно состоявшему из нескольких комнат, потому что, войдя в него, очутились сначала в своего рода приемной. Здесь они на мгновение задержались. Касик сказал несколько слов выбежавшей навстречу служанке, затем отдернул занавес, искусно сплетенный из водорослей, и ввел гостя во внутреннее помещение. Какая-то молодая женщина ожидала их; Луис понял, что это и есть Озэма, потому что касик еще на пороге тихо и нежно произнес ее имя. Юный граф поклонился гаитянке так же низко и почтительно, как если бы перед ним стояла знатная испанская дама, затем выпрямился, поднял на нее глаза и возглас изумления и восторга вырвался из его груди: — Мерседес!!!
Маттинао как мог повторил за ним это имя, очевидно принимая его за слово, которым испанцы выражают восхищение или одобрение. Молодая гаитянка, так поразившая Луиса, сначала испуганно отступила на шаг, потом вспыхнула, рассмеялась и тоже начала повторять низким и нежным музыкальным голосом: «Мерседес, мерседес, мерседес», — находя в этих звуках невинное удовольствие. Но через минуту она умолка и замерла, прижав руки к груди и не спуская с Луиса удивленных глаз.
Здесь, пожалуй, время объяснить, почему в столь неожиданный момент с языка Луиса сорвалось имя его возлюбленной. Для этого мы попытаемся описать Озэму, ибо так действительно звали красавицу индианку.
Все отчеты о Вест-Индии сходятся в одном: авторы единогласно говорят о превосходном сложении туземцев и об их природной грации, которая так восхитила испанцев. Цвет кожи у островитян тоже приятный, особенно у гаитян: они едва ли темнее загорелых испанских крестьян или моряков, а у тех, кто не подвергается постоянному воздействию палящего южного солнца и большую часть времени проводит в тени рощ или своих жилищ, он не менее красив, чем у большинства европейцев, ведущий такой же образ жизни. Именно такой золотистый цвет кожи был у Озэмы, которая приходилась касику не женой, а родной сестрой.
Согласно законам Гаити, власть касика переходила по наследству по женской линии, то есть после дяди касиком становился сын его сестры, а так как у Маттинао не было других братьев или сестер, его наследником должен был стать сын Озэмы. Поэтому, а также благодаря своему происхождению из королевского рода, если только этот титул можно применить, говоря о столь примитивном обществе, Озэма росла беззаботно, окруженная вниманием всего племени и по возможности избавленная от всех тягот, тревог и невзгод, неизбежно связанных с полудиким образом жизни, который, впрочем, как отмечали испанцы, совершенно не влиял на характер добродушных островитян; последнее, видимо, объяснялось удивительным плодородием почвы, благодатным мягким климатом и целебным морским воздухом.
Одним, словом, к восемнадцати годам Озэма обладала всеми преимуществами, какие ей могли дать ничем не стесненная свобода и вся эта атмосфера земного рая, где ее природная красота расцвела, как прекрасный цветок.
Гаитяне иногда носили кое-какие одежды, но не стеснялись ходить и нагишом. Однако все более или менее уважаемые представители племени появлялись на людях только в одеяниях, правда, весьма легких и служивших скорее украшением или знаком их достоинства, чем настоящей одеждой. Озэма не явилась исключением из этого общего правила.
Вокруг ее гибкой талии был обернут кусок яркой бумажной ткани, едва доходивший ей до колен, а на плечах лежала белоснежная накидка, завязанная на груди и спускавшаяся сзади почти до талии, — простая, ручного тканья, но столь тонкая и легкая, что могла бы устыдить любого современного фабриканта.
Обута она была в красивые затейливые сандалии, сквозь ремни которых виднелась Такая ножка, что впору позавидовать и королеве. На шее у Озэмы висело ожерелье из мелких, но блестящих раковин с подвеской в виде широкого диска довольно грубой работы, зато из чистого золота. Золотые браслеты украшали ее тонкие запястья, и два широких золотых обруча охватывали щиколотки, столь же безупречные, как у самой Венеры — богини красоты.
На Гаити красивые волосы считались таким же признаком благородного происхождения, как в Европе — маленькая ножка. В роду Озэмы власть вот уже несколько столетий передавалась только по женской линии, — может быть, поэтому ее волнистые, густые волосы были мягки и блестящи, как шелк, и черны как смоль. Сплошным потоком струились они по ее плечам, ниспадая поверх белой накидки почти до пояса, и легкий ветерок, залетая в комнату, чуть колыхал эти невесомые пряди.
Однако поразили Луиса не красота Озэмы и не грация, а необычайное сходство ее с юной испанкой, чей образ жил в его сердце. Только это сходство и заставило его в неудержимом порыве произнести имя своей возлюбленной.
Конечно, если бы поставить двух девушек рядом, между ними легко можно было бы найти различие, особенно в выражении лица — задумчивого и одухотворенного у Мерседес и удивленного, растерянного и восхищенного у Озэмы, — но общее сходство все равно было таким разительным, что любому бросилось бы в глаза. И многие, может быть, предпочли бы благовоспитанной, знатной кастильянке индейскую девушку с ее искренностью, невинной простотой и тем особым очарованием, каким обладают пылкие и простодушные дети юга.
Так как завязать разговор было невозможно, хозяевам и гостю оставалось только выражать свои дружеские чувства улыбками и жестами. Покидая каравеллу, Луис на всякий случай запасся мелкими подарками и, думая, что ему предстоит встреча с женами касика, захватил с собой кое-какие безделушки, рассчитанные на неприхотливый вкус. Но, едва увидев Озэму, Луис почувствовал, что все эти мелочи недостойны ее красоты. По счастью, на нем была захваченная когда-то в бою мавританская чалма из легкой, как дымка, ткани; он из чистого каприза накрутил ее себе на голову, полагая, что такой убор произведет впечатление на простодушных туземцев. Удивляться подобным причудам не приходится: моряки всех стран до сих пор щеголяют в самых удивительных нарядах, особенно на чужом берегу, когда можно ни с кем не считаться. Вспомнив о чалме, которую он снял при входе и все еще держал в руках, восхищенный красотой Озэмы и пораженный ее небывалым сходством с Мерседес, Луис развернул дорогую ткань и набросил ее, как мантию, на плечи гаитянки.
Неискушенная красавица приняла подарок с искренним восхищением и горячей признательностью. Она бросила прозрачную ткань на пол и залюбовалась ею, благодарно повторяя «Мерседес, мерседес! ». Конечно, в восторге ее было немало ребяческого, однако при всем этом радость ее носила печать достоинства, свойственного благородным людям во всех частях света. Луису поведение юной гаитянки показалось наивным и очаровательным. Он представил себе, как приняла бы донья Мерседес де Вальверде какую-нибудь драгоценность из милостивых рук доньи Изабеллы, и подумал, что детская радость Озэмы, пожалуй, проиграла бы в сравнении с благородным смирением и сдержанным удовольствием, какое выразила бы при виде подарка Мерседес.
