Виктор Устьянцев - Только один рейс
— Спасибо на добром слове, но мы уж как-нибудь сами устроимся.
— Я же вам от чистого сердца предложил! — обиделся Карцов. — И мать тебя очень любила.
— Я знаю. — Ксюшка смахнула набежавшую вдруг слезу, вздохнула и, помолчав, добавила: — Добрая она была. Может, оттого и умерла так рано, что за всех переживала. И жила-то она не для себя, а для людей…
И Карцов вдруг понял, что Ксюшка обладает той же душевной щедростью, что была у его матери. И то, что Ксюшка так просто и хорошо сказала о его матери, вдруг всколыхнуло в Карцове все прежнее, он вспомнил, как сидел с Ксюшкой на завалинке, как утром мать нахваливала ее, как мечтала о внучатах. «А вот не дождалась», с грустью подумал он и покосился на Ксюшку. Она задумчиво перебирала пальцами бахрому скатерти. Карцов вздрогнул. Вот так же делала мать, когда сидела у кого-то в гостях…
Карцов уехал на другой день после похорон, оставив соседке деньги на поминки в девятый и сороковой день. Избу и корову он отдал колхозу.
О том, что было в последующие два года, Карцов старался не вспоминать, а если и вспоминал иногда, то с горечью и стыдом. Не потому, что был слишком уж неразборчив. Нет, в отношениях с женщинами он был робок и чистоплотен, да и было их всего две, обе хотя и обездоленные на мужскую ласку, но порядочные.
Одна просто пожалела его. После возвращения из деревни он сильно затосковал и начал выпивать. Может, ничего такого и не случилось бы, если бы корабль уходил в море. Но тут, как нарочно, поставили его в док, вечера оказались свободными, и Карцов коротал их в небольшом портовом кафе. Расположено оно было недалеко от дока, туда забегали лишь пропустить стаканчик-другой, без закуски, потому что, кроме котлет с квашеной капустой, есть там было нечего. И хотя кафе называлось «Приморское», его обычно именовали просто «забегаловкой». Единственное его достоинство состояло в том, что уже через час после работы там оставалось два или три постоянных посетителя. Для города оно стояло на отлете, за котлетами туда никто не потащится, а портовые забулдыги старались держаться подальше от глаз начальства.
Карцов садился всегда за столик в полутемном углу, заказывал двести граммов водки и лимонад, а когда было пиво — пару кружек. Пил он медленно и неохотно, лишь бы скоротать время.
Однажды официантка, подавая ему пиво, присела за стол и сказала:
— Извините, что я вмешиваюсь, но зачем вы пьете? Вот ведь и не хочется вам, а пьете. Хоть бы в компании, а то все в одиночку. Так и спиться недолго…
И она рассказала, как спился ее муж, как стал сначала продавать вещи из дому, потом воровать. Попал в тюрьму.
— А ведь хороший был человек, добрый, но бесхарактерный. Вот дружки и втянули, не умел отказаться. Ну а вы-то зачем, вас же никто не принуждает пить?
Карцов не стал ей рассказывать ни о матери, ни о Ксюшке. Но подумал: «А может, клин клином…» И, подождав, когда закроется кафе, пошел провожать эту официантку.
Прожил он с ней почти два года. Она оказалась доброй и умной женщиной, быстро привязалась к нему, да и он начал к ней привыкать. Но так и не привык, и она первая поняла, что он не сможет привыкнуть.
— Мне полсчастья не надо, — сказала она, — а счастья мы с тобой, видно, не составили. Не судьба, видно. Ты еще молодой, может, и найдешь свое счастье. Да и я не старая. Так что больше не приходи.
Карцов не обиделся, он даже с облегчением оставил ее, потому что эта связь уже начала тяготить его. Однако он испытывал вину и стыд перед этой женщиной. К счастью, вскоре после их разрыва корабль ушел в другую базу, и Карцов больше не встречал ее.
А годы шли, он целиком отдавал себя службе и старался реже вспоминать Ксюшку. Иногда ему казалось, что он совсем избавился от чувства к ней, что его вовсе и не было, он его просто выдумал. Встретив Елену Васильевну, он сразу решил, что женится на ней. Пора было обзаводиться семьей, тянуть с этим делом больше не стоило, не век же оставаться бобылем. И поначалу он даже сам не понимал, почему медлит.
Бывает любовь, которая ослепляет, как вспышка молнии. Но вспышки гаснут быстро, а после этого наступает темнота, и надо, чтобы прошло какое-то время, пока ты сможешь увидеть все в прежнем свете, — значит, это была не любовь, а только мимолетное увлечение. Если же любовь настоящая, то отсветы этой вспышки ты будешь носить в себе всю жизнь, они будут лежать на всем окружающем.
Пожалуй, Елена Васильевна никогда бы и не узнала об этом, не скажи он сам. «А может, зря и признался, носил бы это в себе, и только». Но и не признаться он тоже не мог — зачем ему полсчастья? Да и не бывает полсчастья. Оно или все есть, или его нет совсем.
Наверное, с Еленой Васильевной ему было бы уютно и спокойно. И только. А он считал, что одного уюта и спокойствия человеку мало.
7
Самое неприятное началось, когда они миновали мыс. За ним все-таки было потише, а тут, на середине залива, ветер дует, как в трубу, и волна крупнее. Она то высоко подбрасывает катер, то круто кидает его вниз, и тогда он трещит и стонет, как живой. Карцов меняет курс, чтобы удары волны приходились не по тому борту, где треснувшие шпангоуты. Но катер все-таки нахлебался воды. Сашок уже включил откачивающую помпу, она всхлипывает, как дырявый сапог.
— Дмитрий! — кричит Карцов в кубрик. — Глянь под паелы. Не набралось?
— Есть малость.
Какая уж там малость, если и не заглядывая видит.
— Бери черпак и ведро.
— А может, не надо? Скоро дойдем.
— Тогда иди на руль, я сам черпать буду.
Но Митьке не хочется уходить от докторши, он берет ведро и черпак. Докторша начинает помогать ему, теперь она черпает, а Митька выносит ведра. Темп задает докторша, поэтому они работают довольно быстро, однако воды почти не убавляется. Ничего, лишь бы не прибавлялось. Обратно будет легче идти, ветер станет попутным.
Наконец показался остров. Недаром его назвали Лысым. На отполированной волнами скале — ни деревца, ни кустика. Только домик метеостанции бородавкой торчит на самом высоком месте посередине острова, доступный ветрам всех направлений. Издали остров похож на серый берет с шишечкой, такие опять в моду входят, только теперь их уже не женщины носят, а мужчины.
О том, чтобы подойти к маленькому деревянному причалу, и думать не приходится. Причал — с наветренной стороны, и волны там колошматят по острову, как пушки, только грохот стоит, да каскады брызг выше скалы поднимаются. Придется заходить с подветренной стороны, хотя глубины там небольшие. Может, на острове догадаются и пришлют кого, чтобы принять докторшу?
— Дмитрий! — крикнул Карцов вниз. — Ну-ка пойди дай семафор, чтобы принимали с южной оконечности.
