Джеймс Купер - Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай
Однако час проходил за часом, а земли не было и в помине. Горизонт на западе с утра заволокло тяжелыми темными тучами, которые действительно могли обмануть самый изощренный глаз. Но, когда время перевалило за полдень и суда прошли к западу еще пятьдесят миль, всем стало ясно, что утренний радостный сигнал объяснялся очередным миражем. Новое разочарование было горше прежних, и на судах поднялся недвусмысленный, уже открытый ропот, Разнесся слух, что какая-то злая сила заманивает моряков в бесконечные просторы, чтобы покинуть их там на погибель и смерть.
Говорят, именно в такой момент Колумбу пришлось заключить со своими спутниками соглашение, по которому он обязывался отказаться от своей цели, если она не будет достигнута в течение определенного числа дней. Однако подобная слабость приписывается великому мореплавателю совершенно неосновательно! Колумб никогда не терял влияния и власти над командой, даже в самые критические минуты, и с неизменным упорством и твердостью стремился вперед: к неведомому краю света он вел суда так же уверенно, как к устью знакомой испанской реки. Лишь осторожность и понимание обстоятельств заставили его позднее изменить курс: упрямством он не отличался, гордость его не пострадала, и потому свое решение он принял вполне добровольно.
— Мы теперь находимся почти в тысяче лиг от острова Ферро, Луис, — сказал Колумб, когда они к вечеру остались на полуюте одни. — Теперь действительно можно каждый день ожидать появления Азиатского материка. До сих пор я не надеялся встретить ничего, кроме каких-нибудь островов, да и на это особенно не рассчитывал, вопреки пылким надеждам Мартина Алонсо и его кормчих. Но сегодня целые стаи птиц словно звали нас за собой, и летели они несомненно к земле! Поэтому я тоже возьму южнее, хотя и не так круто, как желал бы Пинсон, — ведь главной моей целью останется Катай.
Колумб отдал приказ, две другие каравеллы приблизились к «Санта-Марии», и адмирал дал их капитанам указание двигаться на запад-юго-запад. К этому его побудило появление множества птиц, летевших в том же направлении. Колумб решил идти таким курсом два дня.
Утром земли тоже не было замечено, однако ветер держался слабый, суда прошли новым курсом всего пять лиг, а потому матросы особенно не тревожились. Несмотря на страхи и сомнения, все наслаждались мягким, свежим воздухом, таким благоуханным, что дышать им было одно удовольствие! Снова начали в изобилии попадаться водоросли; некоторые были так свежи, словно их оторвало от скал всего день или два назад. То и дело пролетали явно береговые птицы — одну из них удалось даже поймать, — а на воде были замечены целая стая уток и один пеликан. Так прошло 8 октября. Моряки совсем приободрились, хотя за сутки удалось пройти всего сорок миль. Следующий день мало чем отличался от предыдущего, если не считать изменения ветра, который заставил адмирала несколько часов идти на запад румб к северу. Это его огорчило, потому что он намеревался двигаться прямо на запад или в крайнем случае на запад румб к югу, зато отчасти успокоило матросов, уже начинавших опасаться, что ветры здесь дуют только в одном направлении. Изменись ветер прежде, он только заставил бы Колумба лечь на тот курс, которым адмирал и хотел идти, но к тому времени каравеллы достигли широты и долготы, где склонение магнитной стрелки равно нулю и компас показывает правильное направление. За ночь пассат снова набрал силу, и с рассвета 10 октября каравеллы опять двинулись на запад-юго-запад по компасу, что на сей раз было истинным курсом.
Так обстояли дела к восходу солнца 10 октября 1492 года. Ветер усилился, и весь день каравеллы шли со скоростью от пяти до девяти узлов. Признаков близости земли было так много, что с каждой вновь пройденной лигой надежды моряков все возрастали. Люди не сводили глаз с западной части горизонта, и каждый мечтал первым провозгласить радостную весть. Крики «земля, земля! » раздавались настолько часто, что Колумб вынужден был объявить: тот, кто еще раз закричит без основания, лишится обещанной государями награды, даже если потом действительно ее заслужит. После этого все стали осторожнее и уже не открывали рты, несмотря на снедавший их азарт и нетерпение.
За последний день каравеллы прошли больше, чем за два предыдущих, и на закате матросы с особым вниманием осматривали западный горизонт. Время для наблюдений было самое благоприятное: лучи заходящего солнца косо скользили по водной поверхности, и на ней сейчас все было особенно хорошо видно.
— Смотри-ка, Санчо, видишь холмик на горизонте? — спросил Пепе своего приятеля, сидевшего подле него на рее, откуда оба следили за верхним краем солнечного диска, уже погружавшегося в воду и сверкавшего, как раскаленная звезда. — Что это, земля или облака, которые нас так часто обманывали последние дни?
— Ни то, ни другое, Пепе, — отозвался более опытный и спокойный матрос. — Это просто волна рябит на краю океана. Разве ты когда-нибудь видел, чтобы море на горизонте казалось совершенно ровным, даже в самую тихую погоду? Нет, не видел, и это так же верно, как то, что сегодня нам не видать земли! Океан на западе пуст, словно мы стоим на острове Ферро и только еще собираемся пробороздить широкое поле Атлантики. Наш мудрый адмирал, может быть, и прав, но до сих пор он свою правоту доказывал только умными речами!
— Как, Санчо, неужели и ты против дона Христофора? Неужели ты тоже станешь говорить, что он сумасшедший и ведет нас всех на погибель, чтобы хоть умереть адмиралом, раз вице-короля из него не вышло!
— Я не могу быть против человека, чье золото за меня! — возразил Санчо. — Это значило бы, Пепе, поссориться с самым лучшим другом, какой только может быть у богача и бедняка, — то бишь со своими собственными деньгами! Дон Христофор, конечно, весьма учен и одно сумел объяснить мне, к полному моему удовольствию: хотя никто из нас еще не видел ни единой драгоценности из Катая и ни единого волоска из бороды великого хана, я твердо верю, что земля наша круглая! Если бы она была плоской, как удержалось бы на ее краях столько воды? Все моря наверняка стекли бы куда-нибудь вниз. Ты сам-то это понимаешь, Пепе?
— Понимаю. Все это весьма разумно и убедительно. Моя Моника говорит, что генуэзец — святой человек!
— Слушай, Пепе, твоя Моника, конечно, весьма умная женщина, иначе бы она не вышла за тебя, хотя за ней увивались еще дюжина парней. Я тоже как-то начал присматриваться к одной бабенке и даже сказал, что женюсь на ней, если она будет величать меня святым, но она почему-то не захотела и начала обзывать меня совсем иными словами. Но, если сеньор Колумб в самом деле святой, это ему нисколько не вредит, наоборот — он заслуживает еще большего уважения, потому что я до сих пор не слыхал, чтобы кто-нибудь из святых или даже сама богородица могли провести корабль хотя бы от Кадиса до Барселоны!
