Николай Панов - Морские повести
— Ну, спасибо за перепечатку, Ольга Петровна. Нужно нести очерк майору… Вы бы отошли от окна… Если поблизости бомба, ударит осколками или воздушной волной…
Она молчала, повернувшись к окну. Калугин быстро вышел в коридор. Майор, верно, тоже не пошел в убежище, готовит материал в номер… И точно: в большой комнате боевого отдела майор сидел, склонившись над столом, что-то старательно писал на полях перечеркнутой страницы.
— Вот очерк, товарищ майор.
— Давайте!
Не глядя, майор протянул руку, положил листки рядом с собой.
— Кончу обрабатывать это гениальное произведение и примусь за ваше. Вы почему не в убежище?
— Писал, а теперь, верно, скоро отбой тревоги.
— Когда объявляют тревогу, все военнослужащие, свободные от вахт, должны быть в убежище, — наставительно сказал майор. — Теперь на корабль, за аттестатом?
— Нет, побуду еще здесь.. Нужно редактору показать стихи… моего автора… Я думаю, «Громовой» простоит здесь ночь?
— Не знаю, — угрюмо сказал майор. — А если бы и знал, не сообщил бы.
Навалившись на стол, нагнув колючий затылок, он тщательно перечеркнул очередную страницу, стал выписывать на полях новую объемистую фразу.
Калугин вышел в коридор. Старшина — дежурный по пожарной охране — взглянул на него с упреком:
— Воздушная тревога, товарищ начальник. В помещении быть не положено.
«Выйду наружу, постою у крыльца, — подумал Калугин. — Да, фуражка! Фуражку оставил в машинном бюро…»
Ольга Петрова попрежнему стояла у окна. Калугин надел фуражку.
— Что вы знаете о капитане третьего ранга Крылове? — вдруг спросила она.
Калугин остановился. Она резко повернулась к нему, ее глаза глубоко ушли под изогнутые, густые ресницы, во всей позе был требовательный, страстный вопрос.
— Вам рассказал об этом капитан-лейтенант Ларионов?
— Вы напрасно обидели капитан-лейтенанта, — медленно сказал Калугин. Не хотел нарушить слово, данное командиру «Громового», но нужно было ответить на прямо поставленный вопрос.
— Да… напрасно обидела… — как эхо, отозвалась Ольга Петровна.
Она оперлась рукой на столик машинки, слегка откинулась назад. Узкий кружевной воротничок свободно охватывал хрупкую шею. На фотокарточке она была полней и моложе, но большая одухотворенность жила теперь на худощавом, бледном лице.
— Вы знаете, сколько времени я ждала мужа? Больше всего меня мучила мысль, что товарищи оставили его одного, что он остался один, раненый, на поверхности ледяного моря. У меня в голове не умещалось: как в такой момент у Володи не было одного желания, одной единственной мысли — рискнуть всем, но во что бы то ни стало спасти лучшего друга!
— Капитан третьего ранга был не только другом Владимира Михайловича, но и его командиром, — сказал, волнуясь, Калугин. — Ларионов получил приказ и должен был выполнить его не колеблясь. Так говорит корабельный устав, это въелось в плоть и кровь наших моряков… Кроме того, Ольга Петровна, им владела одна страсть…
Чуть вздрогнув, с внезапным испугом в глазах, она повернулась к нему. Калугин понял, что употребил не то слово.
— Им владела общая с вашим мужем мечта — уничтожить как можно больше врагов, помочь делу победы. Конечно, я уверен: будь Ларионов только вдвоем с вашим мужем, наедине, ну, скажем — после гибели корабля, он безусловно пожертвовал бы собственной жизнью для спасения друга…
Она благодарно кивнула, не отрывая взгляда от его губ.
— А что пережил капитан-лейтенант, когда получил этот приказ и должен был мгновенно исполнить его… — начал было Калугин. Но она не слушала, говоря будто сама с собой:
— Я обдумала, проверила все. Я без конца расспрашивала, была ли хоть малейшая возможность все же спасти Бориса. Подводники рассчитали мне все по секундам. Промедли Володя хоть немного — вода залила бы лодку сквозь люк или миноносец разрезал бы ее пополам. Меня даже провели на лодку, показали комингс: высокий стальной барьер вокруг рубочного люка. Втащить раненого в такой люк… Я ни в чем не могу упрекнуть Володю…
Она помолчала.
— Я хотела извиниться, написать ему, но не нахожу слов… Все время вспоминаю лицо Володи, когда в тот день он уходил от меня… Но теперь мне просто необходимо поговорить с ним… Скажите, он, наверное, очень одинок?
— Вы знаете, сначала мне показалось, что да… — раздумчиво начал Калугин. — Но это было лишь первое, обманчивое впечатление… Его действительно угнетают эти воспоминания, он трогательно тревожится о вас… — Он приостановился, обдумывал, как лучше выразить свои впечатления. — Но капитан-лейтенант так полон интересами корабельной жизни, мыслями о боевых операциях… живет в такой дружеской среде по-настоящему любящих и уважающих его моряков… Нет, его никак нельзя назвать одиноким.
Ему сперва хотелось просто успокоить ее, но вдруг почувствовал, что высказал какую-то большую, глубокую правду.
Она слушала с нетерпеливым, досадливым выражением.
— Нет, вы не правы, он, разумеется, одинок. Я знаю: у него никого нет на берегу… А корабль, служба, боевые друзья — это еще не все…
Она приостановилась, задумалась, решительно взглянула на Калугина.
— Я хочу рассказать вам одну вещь. Почему мне необходимо поговорить с Володей по очень неотложному делу… Я не нуждаюсь ни в чем… но боюсь еще больше обидеть его… У меня есть старая сберегательная книжка. Еще Борис как-то открыл для меня отдельный текущий счет. «Если понадобится тебе на одеколон и конфеты», — сказал он мне со своей чуть-чуть строгой улыбкой. Он всегда относился ко мне немножко как к ребенку, как к балованному ребенку… — Она усмехнулась жалобно и нежно. — Деньги никогда не залеживались там. Я совсем забыла об этой книжке. Перед гибелью Бориса на ней не оставалось почти ничего… Недавно понадобилось купить какой-то пустяк, я вспомнила, что у меня есть там несколько рублей. Я пошла в сберегательную кассу. Когда мне вернули книжку, в нее была вписана очень крупная сумма. Подумала, что это ошибка… Потом — что, может быть, Борис сделал вклад перед самым уходом в море…
Она замолчала, борясь с волнением, глядя в пространство темносерыми, сухо горящими глазами.
— Я обратилась к контролеру: оказывается, каждый месяц какой-то краснофлотец приносит им деньги и делает вклад на мое имя.
— Краснофлотец? — переспросил Калугин.
— Да, белокурый, большеголовый краснофлотец. Мне показали подпись на бланке. Гаврилов.
Горло у Калугина сжалось, и вдруг увлажнились глаза. Как на картине, увидел он перед собой солидного, обстоятельного Гаврилова, входящего в сберкассу, бережно вынимающего, кладущего перед собой аккуратную пачку — деньги своего командира.
