Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!
Уже назавтра в окошко доньи Аны стукнул камешек. Выглянула, осторожно, из-под мантильи, но сразу: горит надеждой увидеть воздыхателя. Увы ей, под зарешеченным окном соседка и дуэнья. Уже собрались… Прищурилась, увидев на Руфине лучшее платье цвета вороньего глаза. Отменнейшее сукно, но никакой отделки: все деньги ушли на ткань и пошив. Голова завернута в кружево, как у всех приличных дам в этом городе. Подруга уверяет, что на севере не так. Но кому нужен нищий север?
– Доброе утро! Все спишь? А меня мама посылает в Собор. Составишь компанию?
Собор – это центр города. С одной стороны, себя показать. С другой – там без кареты девушку не заметят. Ну, разве в самой церкви. Зато на астурийку оглядываться будут: во-первых, уж больно рослая, во-вторых, у нее сквозь мантилью каштановое просвечивает. Для коренного андалусийца всякие волосы, что не черны как смоль, исполнены неизъяснимой притягательности.
– Ладно. Подождешь, пока соберусь?
– Конечно.
Это долго, но неизбежно, потому подруга поймет и простит. В крайнем случае, назовет копушей. Но при чем тут «копуша», когда нужно решить, что будет лучше смотреться на фоне Руфининой черноты: цвет голубиной шейки или гвоздичный? Хотелось бы поярче, но раз при дворе изгнали цвета, приходится выбирать из оттенков серого. Или почти серого. А черный… Роскошный цвет, но или сереет быстро, или стоит дорого. То-то у Руфины ни колечка, ни ленточки.
Сегодня у сеньориты де Рибера хорошее настроение. Даже надушилась – а ведь настоящие, на мускусе и амбре, духи очень дороги. Отец подарил ей два года назад пузырек на день ангела – много хвасталась, да редко расходовала сокровище. Теперь прижимается поближе к подруге. Мол, пусть и на Руфину малость перейдет. Так и идут – парочка впереди, добрый цербер – чуть сзади. Стесняться нечего, они не одни такие.
Толпа на рынке четко делится на половинки: торговцы и покупатели. Словно два разных народа, а то и вовсе животные разной породы. Горожане – и те, кто тащит в город снедь. Редко-редко мелькнет дама с прислугой, одетой простонародно, как и торговки. Ну а ежели чей управляющий явится, так он разодет ежели не по-дворянски, так уж не хуже иного купца.
Рабочим на рынке делать нечего – их кормят хозяева. Богатый мастер – угонится и за модой. А те, кто перебивается без законного средства к существованию, ходят в ряды, среди которых не встречаются небогатые доньи.
Зря Ана по сторонам оглядывается, здесь богатого жениха не заметишь. Разве такого, что, часом, заменяет обед обедней и собирает после пирушки кости от окороков, дабы сдать их мяснику с целью изготовления новых. Старая кость, мясо из частей туши подешевле… А то и вовсе из буйволятины! Что ж, страдать желудку, но со стороны подделку не отличить от настоящего свиного окорока. Вот и хвастается друг перед другом нищета. У прочих на рынок ходят либо слуги, либо жены. А сами заняты службой или делом.
Впрочем, сегодня нет ни фальшивок, ни их покупателей. Настоящего мяса тоже нет – постный день, и, значит, Руфину интересует рыба. Не свежая треска с быстроходного люгера по реалу за голову, не соленая с рыбачьего судна вроде Колумбовой «Ниньи», они вовсе не поменялись с тех времен, не полупротухшая, за которую все равно просят почти сорок «белых» испанских мараведи, или шестьдесят португальских «красных». На первую рыбку Ана засматривается, от второй воротит нос, от третьей – зажимает.
Севилья сожрет все, вопрос только в цене. Пасть мира гребет, не разбирая. Зато донья Руфина не прочь и разобраться. Морская рыба плоха или не по карману – значит, следует посмотреть речную.
Ана сразу цепляет взглядом форельку из притоков Гвадалквивира. Маленькая, в серых пятнах, но вкусная. Цена, увы, вкусная только для торговца, видимо, плохой улов. Есть рыбка и из большой реки, подешевле. Соседушка целует свои пальчики…
– Возьму.
Потом будет говорить, что вредность Руфинина раньше нее родилась! Под мантильей даже не видно, улыбается или нет – но говорит такое, что предвкушение сменяется отвращением:
– Как хочешь. Только вспомни, подруженька, что самыми рыбными местами на реке считаются воды чуть пониже места, куда город выливает содержимое наших ночных горшков.
Ана фыркает и отворачивается от прилавка.
– Моя рыба поймана выше города! – возмущается торговка.
– Даже если у нее есть в том золоченая грамота, я буду сомневаться, – объявляет Руфина. – Случаются ведь и подделки. Нет, Ана, если уж в ручьях нет улова, значит, сегодня наш удел – садки.
Говорит громко-громко, на весь рынок слышно. Право, спорить с дочерью сеньора старшего алькальда – не лучшая политика!
Ана стучит пальцем по виску, потом вздыхает и смиряется. Садки – значит, карпы. Карпы – значит, кости, преострые. Теперь и Руфина вздыхает. Чистить-то придется маме. А если та опять занозит руку костью – самой. Чужие руки к отцовскому обеду мать не допустит… Зато это рыба здоровая и вкусная. И толстая, ведь откармливают их точь-в-точь как поросят! Дочь старшего алькальда может ходить на рынок сама, но притащить отцу на службу меньше пяти кушаний просто не имеет права.
Из пяти обязательных блюд в постный день должно быть два рыбных – ради этого придется расстаться с несколькими восьмерными мараведи, новенькими, в которых олова, пожалуй, больше, чем меди и серебра. Что дальше? Зелень в доме пока есть. Подруга что-то говорит. А, у них имбирь заканчивается! Значит, придется навестить ряды с пряностями…
Тут-то, между шафраном и корицей, Ана и дерни подругу за рукав.
– Видишь? – не говорит, шепчет. Зачем? Сеньоре Венегас мало дела до одной из подопечных. Наоборот – несколько быстрых шагов, и рядом окажется благожелательная советчица.
– Что?
Руфина скосила глаза… Нет, мотылек не появился. Немудрено – когда рядом летит сверкающая мошка, на душе так радостно! Сейчас же хочется кого-нибудь как следует отругать или даже поколотить. Еще лучше – высмеять! Соседка между тем повернулась к предмету интереса, смотрит прямо. Чуть пальцем не тычет!
– Не что, кого. Гляди, кабальеро. Красный перец покупает. Ну, видишь? А одет-то как!
Такого трудно не заметить. Приятно видеть среди смешения благородно-черного и простонародно-блеклого столь насыщенную цветом фигуру! Но дурное настроение порождает дурные слова.
– Одет? Как попугай.
За спиной – пара быстрых шагов. Временная дуэнья торопится объяснить:
– Он перуанец, сеньориты. Как же ему еще наряжаться? Но… Донья Ана права. Он может быть богат. Может быть, девочки! А не непременно.
Подруга слушает вполуха. У нее свои глаза есть!
– Бархат и шелк – свежие. Кольцо на пальце, готова спорить, с настоящим камнем. Ну что, снова будете говорить, что женихи на рынке не встречаются? Пусть раз в сто лет…
