Константин Нормаер - Хранитель историй (СИ)
Часы пробили положенное время. Рик по привычке забился в угол и приготовился слушать. Однако дом не ответил мерным храпом трубной печи. Балки и шкафы молчали, словно специально выманивая жертву из убежища, чтобы накинуться на нее сотней ужасных пронизывающих звуков. Но не произошло и этого.
Решив рискнуть, Рик выбрался из комнаты и осторожно, стараясь не нарушать воцарившегося покоя, аккуратно двинулся по коридору, заслонив ладонью крохотное пламя свечи. Добравшись до лестницы, ведущей в гостиную, он не услышал монотонных постукиваний, протяжных охов и резких ударов дверей — дом спал и, по — видимому, не собирался просыпаться.
Вступив на первую ступень Рик вновь замер, прислушался. Легкий скрип половицы не имел к ночному представлению никакого отношения: всего лишь короткий звук, мгновенно растворившийся в ночном мраке зала. Следующий шаг тоже не принес в тишину чего‑то нового. Мир продолжал балансировать на грани, однако не обрушился на юного хозяина треском и воплями. Сегодняшняя ночь была совсем другой. Усыпляющее спокойствие скользило по карнизам, проникая внутрь легким сквозняком и разливаясь по коридорам и комнатам обволакивающей безмятежностью. И ничто не могло разрушить приятного умиротворения.
Спустившись в гостиную, Рик поставил подсвечник на каминную полку и осмотрелся, не узнавая знакомого места. Всего за пару — тройку дней он привык находиться в плену собственных страхов и сомнений, которые этой ночью внезапно расползлись по углам и теперь сами прятались от тусклого светоча.
Вдохнув воздуха долгожданного покоя, Рик впервые улыбнулся — он вспомнил, как они с Клер ночи на пролет просиживали у камина, играя в верю — неверю и как им было здорово, когда они хотя бы ненадолго забывали про отцовские правила.
Почему он раньше не задумывался об этом? С каких пор именно отец стал для него путеводной нитью и единственным ориентиром в жизни?
Удушающий приступ обмана схватил его за плечи и начал медленно подбираться к шее. Очевидная фальшь происходящего заставила юношу задрожать от невыносимой обиды. Откровенный вопрос, вынудив его посмотреть на себя со стороны, откликнулся мучительной болью.
Ни толики правды!
Первое, что захотелось Рику — разбежаться и со всего маху высадить плечом дверь, раз и навсегда покинув этот кошмарный дом, последнее пристанище семейства Джейсонов. Но в следующую секунду часы пробили полночь, и юноша понял — он в гостиной не один.
Фыркнув, кот спрыгнул со шкафа и через пару секунд очутился у ног хозяина. Выгнувшись, Тит замурлыкал, описал восьмерку и, подняв голову, подмигнул Рику. Конечно, данный кошачий жест мог всего лишь померещиться юноше, — но в тот момент он был уверен, что увидел то, что увидел.
В очередной раз многоуважаемый мистер Тит — как стал именовать его Рик с данной минуты — ловко запрыгнул на ступеньку и в один миг оказался на втором этаже. Подхватив свечку, Джейсон — младший последовал за своим проводником.
Несколько раз кот протяжно мяукнул, подавая сигнал, а затем устремился к дальней лестнице, ведущей на чердак.
Вцепившись в деревянную ступеньку, Рик остановился. Сердце билось, словно барабанная дробь и пульсирующая боль пронзила правую руку — то самое место, где еще недавно существовала чернильная отметина.
Та ужасная ночь, наполненная кошмарами, мгновенно напомнила о себе. Все повторялось с поразительной точностью, будто перепутавшиеся дни стали бежать в обратном направлении и решили вновь посетить особняк рода Джейсонов.
Мяуканье раздалось уже под самой крышей.
А что если он помогает мне выбраться? И другого способа просто нет… — успокоил себя Рик, но смелости от этого не прибавилось. Наоборот, все стало слишком очевидно. Парень собирался опять наступить на те же грабли.
Кот нервно заскреб, где‑то у крохотного круглого окна. Затем он замолк. А через пару секунд призыв мистера Тита повторился.
Пытаясь унять дрожь, Рик продолжал топтаться на месте, не в силах сдвинуться ни на дюйм. Его рука сильно зачесалась, словно на ней вот — вот должна была возникнуть очередная дьявольская метка. Ноги стали ватными — лишая юношу всякой возможности передвигаться.
Сверху что‑то звякнуло, раздался громкий стук, а затем послышался знакомый голос…
* * *Несколько догорающих свечей, огонь которых был не больше семечка, слегка вздрогнули и потухли, когда в полумрак зала ворвалась грузная сгорбленная фигура. Десяток огненных лепестков притаившихся в канделябрах на стенах, сжались, превратившись в искру, но вскоре вновь разгорелись, вырвав из сумерек глубокие налившиеся кровью раны на шеи и щеках вошедшего. Громила, напоминавший гору, поморщился, ощутив неприятное ощущение, которое люди обычно называли болью.
Притронувшись к ране, Сквидли с интересом прислушался к новому, незнакомому ему чувству, разлетевшемуся по телу. Как он не старался, но силы покидали его с невероятной скоростью. Широкие, набухшие язвы стали разрастаться по всему телу, внешне походя на коралловые наросты, покрывающие каменную твердь рифов. Именно таким рифом сейчас и ощущал себя Призрак. Ослабевший и обезоруженный, но не желавший склонять голову.
И если бы еще этот юный сопляк писал быстрее и проникновеннее, все могло сложиться иначе. Но ему было далеко до Лиджебая Джейсона. Тот умел делать это с душой, вкладывая в каждую строчку частичку себя, описывая жизнь так, что никто не смел усомниться в ее реальности.
Сквидли хорошо помнил те времена, когда он впервые вступил на эту грешную землю — тогда он чувствовал в себе целый океан силы. Даже когда Джейсон — старший решил улизнуть от него почив с миром на Старом кладбище, Сквидли питал большие надежды на его потомков. Но время шло, а Призрак лишь слабел. Он словно иссыхал как сушеная рыбешка, покрываясь багряными рытвинами неведомой болезни.
День за днем запасы его сущности иссякали. И хотя Рик продолжал писать, воплощая в жизнь слова Призрака, они не производили необходимого эффекта. Корявые предложения казались принуждением, повинностью, от которой хочется поскорее избавиться, а не перечитывать снова и снова. И в этом таилась главная причина слабости Сквидли.
Призрак с удовольствием сам взялся бы за перо и наверняка смог исправить ситуацию, но его тайная природа не допускала вершить свою собственную судьбу подобным образом. Он много раз пытался творить самостоятельно, но каждый раз у него получалось изобразить лишь две параллельные линии, не больше того. Искусство переносить слова на бумагу — ему было недоступно. Запрет преследовавший его с самого рождения.
