Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов
Федор поводил руками возле самого зеркала и убедился, что свет идет изнутри, светится само зеркало. Он приблизил к нему свое лицо, появилось лицо и в зеркале, а сквозь него, как сквозь марлю или тонкую ткань, были видны очертания другой жизни. Что-то шевелилось за его спиной. Он вздрогнул, обернулся – за спиной его была темнота, в которой, приглядевшись, можно было увидеть на стене вешалку с его курткой, портрет и больше ничего.
Он снова всмотрелся в зеркало и увидел дорогу, спускавшуюся вниз. Справа была круча, слева пропасть, на дне которой ползла белая змея. Это ручей или река, догадался Федор. Ему было неудобно стоять, от напряжения заныла спина. Он сделал шаг и очутился на той дороге, под ногами почувствовал камешки, а пространство было наполнено новыми звуками, трескотней, пощелкиванием и свистом.
Вот там Кадис, подумал он. Да-да, я был уже тут. Но он совсем по-иному смотрится с берега, нежели с моря. В Кадисе так празднично сверкают и горят небеса, вода и даже сам камень. С этим блеском может спорить разве что блеск глаз грациозных испанок.
Но что это? Порывы знойного ветра перехватывают дыхание, и на все живое ложится мертвенный оттенок, а по свинцовому морю под совершенно ясным голубым небом идут серые горы волн – это с пустыни налетел самум! Пройдет час и из Африки прилетит, как саранча, серая пыль, она напитает воздух, осядет на всем пространстве, закат побагровеет, тусклый вечер сменится серою ночью, на горизонте то и дело будут вспыхивать безмолвные зарницы. Весь организм напряжется, как парус. Того и гляди, он порвется, и не дай бог, с кем-либо схлестнуться в этот момент в смертельной схватке – пощады не будет никому!
Но нет, самум прошел стороной. Какое пекло, однако. Надо спрятаться в тени. Но дорога пустынна и уныла. Спрятаться негде, надо спускаться вниз или подниматься вверх в гору. В такую жару плестись вверх – убийственно. Да и куда? Странно, под Кадисом вроде как нет никаких гор. «Может, я что-то перепутал, – подумал он. – Бог ты мой, неужели это я подошел тогда к этому берегу? Зачем? Ради чего? Ради королевы Елизаветы и своего непомерного тщеславия? Ради того, чтобы победить, настоять на своем? Чтобы упрочить мощь Англии, чтобы прославить Англию во всем мире, чтобы самому стать адмиралом на все времена? Нет, завоевать пространство можно, но время – не завоевать. Да и пространство будет твоим какой-то миг, а затем вновь вернется к своим временам, к самому себе, туда, где владыка один».
Проснулся Федор от чьих-то голосов, которые он услышал во сне. Он прислушался к ним, стараясь разобрать, о чем говорят, и проснулся. Он лежал лицом в подушку. Переговаривались где-то в комнате, но в то же время как бы и на улице. Так переговариваются из открытых окон через небольшую кривую улочку, которых множество в Севилье. «Что это я, – подумал он, – какая Севилья?» Не шевелясь, он прислушался к разговору. Два женских голоса и один мужской. От женского (более молодого) у него в груди страшно заныло.
– Ваш кавалер весьма галантен и искушен, – произнес грудной женский голос, судя по всему принадлежащий почтенной сеньоре в возрасте.
– Да-да, – поддакнул глуховатый, но сильный мужской голос.
– Этого у него не отнять, – со смехом произнес молодой, волнующий Федора голос. Такой голос может принадлежать лишь небесному созданию. Они там все чудо как хороши. Хорошенькую девушку там называют мучача…
Он оглянулся, дико глядя в пустой объем комнаты, наполненный тишиной и летающими в луче света пылинками.
– Он англичанин? – спросила матрона.
– Да, – опять ее голос.
– Хорошо говорит по-испански. А вы не боитесь, что об этом узнают…
– Никто не узнает!
Мужской голос произнес:
– Кхм… Я никогда не мог понять человека, его звериной устремленности вовне. Ему бы с этой энергией обратиться к самому себе и, вместо того чтобы мир расчленить числом, внести мир в свою наполненную числами душу.
«Нет, я прожил бы другую жизнь, даже если вынужден был ходить по свету, завоевывая все новые и новые земли для моей английской королевы, – продолжал думать он. – Королеве моей души я подарил бы Город Солнца, чтобы Изабелла вечно ждала меня там, а моему другу – пролив, которым Доути мог бы уйти навсегда от казни и от позора. Нет, позор был не ему, позор был мне».
– Я обогнул землю, – громко ответил он тому мужскому голосу. – Надо мной много лет было небо, подо мной океан. Я постиг безмерность того и другого. Но меня никогда не покидало чувство, что я центр всего и вокруг меня вертится весь мир. Я никогда не чувствовал себя пылинкой или винтиком. И никогда не был рабом чьей-то (даже королевской) воли. Мне не нужна была свобода, так как я и без нее был свободен. Мне не нужна была истина, так как она была во мне.
– Кхм, – вновь произнес глуховатый голос, – простите, мы, кажется, вас разбудили.
Федор даже подскочил на кровати. Он подошел к окну, распахнул его. Глазам его предстал глухой переулок. Тихо было в нем и пустынно. И – ни звука. Там, где трасса, жужжит и шипит жизнь. Ну да она чужая. В траве темнеет что-то… А, это спит одному Богу нужный бомж. Привык, бедолага. А впереди холода. Что это я – жалею хищника? Ведь любой бомж – хищник. Хищник появляется лишь тогда, когда есть жертва. Нет, тихо вокруг, послышалось, успокоил Федор сам себя, но не успокоился. Неспокойно, а отчего – не понять. И мыслей вроде никаких, странно даже. А это и хорошо. Чего думать лишний раз? Думают
